Леонид Филатов - Прямая речь

Природа зрительского внимания к актеру, в сущности, немилосердна, даже если тебя как будто бы любят. Я совершенно не в состоянии понять, что, скажем, движет неизвестным мне человеком из Омска, который садится за стол и пишет мне, незнакомому с ним человеку, мерзости. На том исключительно основании, что я, мол, тебя знаю, вчера по телевизору видел. Ну, что это? Есть в этом какой-то психологический резон, пафос, наконец? Письмо незнакомому человеку — ведь это поступок. Тут особая необходимость должна быть.

1987 г.

Если я скажу, что реализовался на десять процентов, то вы подумаете: «Ну и ну! Просниматься всю жизнь и так говорить. Сколь же, мол, у него несказанного». А если скажу, что реализован весь, это тоже будет неправильно. Вообще на эту тему очень трудно говорить. Ведь можно получить роль, о которой мечтал всю жизнь, и сыграть ее плохо. И, наоборот, в какой-нибудь маленькой неказистой пьеске вдруг проявиться и что-то сообщить человечеству. Все зависит от состояния души в данный момент. Вот, например, сейчас я в совершенно бессильном состоянии, а у меня полно дел в кино и огромное количество забот, связанных с театром. И, кроме всего прочего, далеко не все в порядке со здоровьем, изношено сердце. Нет, я соберусь, конечно, хотя бы и «через не могу», как, собственно, уже привык работать последние годы.

1988 г.

Я уже не способен кому-либо беспрекословно подчиняться. Хочу работать, полагаясь, в большей степени, на самого себя. Мне не нравится роль марионетки в чьих-то, пусть даже очень талантливых, руках. Чаще, кстати, так бывает в кино, где после съемок видишь уже готовый результат, к которому актер не имеет иногда никакого отношения. Ему даже не объяснили, почему надо делать так, а не иначе: «Пошел! Остановился! Быстро повернулся! Изо всех сил ударил его кулаком!» В итоге на экране якобы самоуглубленные лица, а на самом деле актеры все время слушали чью-то подсказку, но никак не самих себя. А я хочу себе доверять. Возможно, потому никогда вслух не репетирую, только про себя. Нельзя же заранее вычислить, на какой ноте ты объяснишься в любви, и отрепетировать перед зеркалом подходящее для такого случая выражение лица.

1985 г.

Надоело изображать эдаких супермужчин. Раньше это смущало, теперь ранит. Иногда меня не моим именем называют, а именем сыгранного героя… Продерусь ли сквозь эти наслоения?

Фанаты? Это безобидно, если проходит с возрастом. Но если это длится годы и годы, то может сбить с толку, если ты слабоват. Бывает — уж и актер обветшал, и у театра стены треснули, а поклонники все кликушествуют, все поют «осанну», не дают покоя, убивают в человеке последнюю честность, не дают взглянуть правде в глаза.

Конечно, мне хочется рассказать о себе языком профессии. Иногда кажется — разрушил бы все, да снова все с нуля. А колесо крутится, а жизнь идет…

1989 г.

Сниматься я начал довольно поздно, уже тогда, когда много работал в театре и на телевидении. На телевидении я любил экспериментировать. Стремился сегодня сыграть рафинированного интеллигента, а завтра — прощелыгу, бандита. В кино все оказалось иначе. Когда снимали «Экипаж», этот фильм я считаю своим поздним дебютом, я уже был довольно «уставшим» актером, хотя еще и сохранившим интерес к профессии. «Экипаж» стал для меня началом кинобиографии. Меня стали приглашать. И я старался выбирать характеры драматические. Конфликтные, сложные.

1984 г.

Мучительнее всего — это плохой режиссер. Впрочем, мне везло на хороших. С моим крестным отцом в кино Константином Худяковым мы сняли пять картин. Сейчас замахиваемся на шестую — «Мать Иисуса» по пьесе Володина. Но, как и что там получится, говорить рано. Однажды мы уже поторопились с объявлением о съемках совместной с американцами картины «Игрок» по Достоевскому. Мы-то думали, что они, как партнеры, люди прочные. И вдруг лопнули капиталы у одного из тамошних дистрибьюторов. А сами осилить картину, как она задумана, мы не сможем.

Сыграть нечто только ради того, чтобы явиться неузнаваемым… Сейчас такие времена, да и возраст у меня такой, что это доставило бы мне мало радости. Это задача узкопрофессиональная и на сегодняшний день не самая главная. Надо при этом еще о чем-то сообщить от себя человечеству. Без такой амбиции не имеет смысла существовать в искусстве.

1988 г.

Сейчас отчетливо понимаю: Чичерина мне надо было сыграть. Когда прикидываешь на себя человека иного масштаба, человека государственного, то здесь, с одной стороны, нужна особая точность, аккуратность, а с другой — надо обучаться какому-то иному масштабу мышления. Я понимал, что Чичерин — пожилой человек, аристократ, единственный в своем роде в Совнаркоме. Замечательный музыковед, пианист. А еще графоманил — сочинял стихи. И рассылал их в газеты и журналы, но каждый раз под чужой фамилией, стеснялся подписи — нарком иностранных дел. Но всегда на свое имя получал отказ заведующего отделом: «Дорогой Георгий Васильевич, к сожалению, стихи Ваши в силу малой художественности для публикации в нашем журнале не подошли». Чичерин конфузился, некоторое время не писал, потом повторялась та же история. Член правительства считал невозможным волевым путем, как делали очень многие, напечатать свои сочинения. Вот так возник целый ряд деталей. Прочитанное мне мало помогло. В большинстве своем это парадно-мемуарная литература, которая только закрывала путь к Чичерину-человеку. Но есть книга, без которой трудно представить сущность характера наркома: это его собственная работа о Моцарте. Потрясающая книга! Она написана музыкантом, грандиозным маэстро, чувствующим музыку, и в то же время — чуть ли не ребенком, растерявшимся перед гением Моцарта. Эта книга — не учебник, не пособие, она эмоциональный ключ к раскрытию образа Чичерина.

В картине нет драмы, просто человеческой драмы. Без нее играть нельзя. А у Чичерина в жизни драм хватало. Но сценарий был написан еще в застойные времена. Так что, сам Чичерин меня привлекал, а материал не устраивал.

1988 г.

У меня практически нет свободного времени. Уже шесть лет работаю без перерыва и отпуска. Определенного режима дня нет, потому что снимаюсь то в одной, а иногда в двух-трех картинах одновременно. Плюс театр и житейские хлопоты. Домой прихожу за полночь. Семьи почти не вижу.

Но жаловаться грех. Я боюсь отдыха. Ну, высплюсь, почитаю, потом начну прислушиваться: что-то телефон молчит…