Сказка на ночь - Самуил Аронович Лурье
Следующий появился 21 ноября. Про маленького поэтика, сидящего на насесте в маленьком курятнике; как этот субъект, одаренный куриными силами, воображает, будто весь мир – не что иное, как его курятник. И в придачу несколько слов насчет «недугующего паразита», симулянта, обиралу сострадательных спонсоров.
Надсон собрался в Петербург – стреляться с Бурениным, – но внезапно у него отнялись нога и рука. В Петербург поехала Мария Валентиновна. Провела какие-то переговоры, написала какие-то письма. Вернулась.
И 16 января 1887 года грянул третий фельетон. В криминалистике это единственный пример идеального убийства.
«Весна 188… года для молодого поэта осветилась ярким заревом пламенной любви: в кухмистерской у Калинкина моста поэт встретился с Василисой Пуговкиной. Любовь между двумя гениальными натурами вспыхнула разом и объяла их существо скоропостижно. Василиса в то время находилась в полной зрелости своих нравственных и физических совершенств. Ей было сорок три года. Она была необыкновенно хороша, несмотря на некоторые важные недостатки, например, медно-красный цвет угреватого лица, грушевидный нос, черные зубы и слюну, постоянно закипавшую при разговоре в углах губ, так что во время оживленной беседы Василиса как будто непрерывно плевалась. Ее зрелая душа кипела пожирающим огнем и широко открывалась. <…> Поэт, страдавший катаром желудка, привязался к Василисе страстно. <…> В это лето были созданы чудные перлы гражданской лирики: „Скрипы сердца”, „Визги молодой души”, „Чесотка мысли”, „Лишаи фантазии”; кроме того, необычайно поэтический эпос „Дохлая мышь” и исполненный нежности и страсти романс, представляющий высочайшую вершину, на которую когда-либо воспаряло чувство: „Василиса, Василиса, ты свяжи набрюшник мне”, и т. д.».
Кода скучней: Буренину не хватает дыхания.
Про этих дур, которые бегают по редакциям и вымаливают положительных рецензий на ничтожные стишки, «предупреждая при этом, что у автора стишков злейший геморрой, который может усилиться от строгих отзывов». Как эти назойливые психопатки угрожают неподкупным критикам: «объявляют их хуже всяких извергов, угрожают им „скандалами”, отлучением от „либеральной интеллигенции” и – самой ужасной карой, какую только они могут придумать, – неподаванием критикам своей честной и всегда потной от запоздалой сантиментальности руки…»
В Ялту газета доставлена была, надо думать, на следующий день, 17-го числа. К 19 января все было кончено. Как говорится: воспаление мозговых оболочек. Или: он умер у нее на руках. Или: она закрыла ему глаза.
А ей – через сорок пять лет – кто-то из персонала советской богадельни для престарелых и бездомных ученых и писателей. Там верили, что она когда-то была невестой какого-то поэта: за изголовьем кровати стоял его гипсовый бюст. Навели справки – где поэт теперь; и ей путевку выписали, слава Богу, туда же.
Семен Надсон
В альбом
Мы – как два поезда (хотя с локомотивом
Я не без робости решаюсь вас равнять),
На станции Любань лишь случаем счастливым
Сошлись, чтоб разойтись опять.
Наш стрелочник, судьба, безжалостной рукою
На двух различных нас поставила путях,
И скоро я умчусь с бессильною тоскою,
Умчусь на всех моих парах.
Но, убегая вдаль и полный горьким ядом
Сознания, что вновь я в жизни сиротлив,
Не позабуду я о станции, где рядом
Сочувственно пыхтел второй локомотив.
Мой одинокий путь грозит суровой мглою,
Ночь черной тучею раскинулась кругом,—
Скажите ж мне, собрат, какою мне судьбою
И в память вкрасться к вам, как вкрался я
в альбом?
1882
Во тьме любви
Это просто письмо. Написанное 13 февраля 1946 года из города Свердловска на тот свет. Но женщина, которая писала его, не знала адреса. В тот день ей самой очень уж сильно захотелось умереть, а единственный человек, который стоил того, чтобы ему сказать – почему, – находился, как ей официально сообщили, в заключении, на десять лет лишенный права переписки. Срок его должен был окончиться через два с половиной года. Столько ждать, ей казалось, она уже не могла.
«Юрочка мой, пишу Вам, потому что думаю, что долго не проживу. Я люблю Вас, верила в Вас и ждала Вас – много лет. Теперь силы мои иссякли. Я больше не жду нашей встречи. Больше всего хочу я узнать, что Вы живы, – и умереть. Будьте счастливы. Постарайтесь добиться славы. Вспоминайте меня. Не браните. Я сделала все, что могла…
Л. Д. Блок сказала мне как-то: „я восхищаюсь Вашей энергией, Олечка! Я не ожидала ее от Вас. Я думала, что Вы только Сильфида…”»
Да, на конкурсе «Мисс Чудное Мгновенье» она, без сомнения, победила бы и петербургскую Прекрасную Даму, и псковского Гения чистой красоты, не говоря уже о московской Маргарите.
Такие поэты писали о ней! Такие стихи! Гумилев назвал валькирией. Мандельштам – Психеей. Такие художники ее рисовали! (Маврина подписала под ее портретом: «Богиня Ольга»: портрет, конечно, пропал.) Однажды Мейерхольд, столкнувшись с нею в дверях театра, выпалил вдруг: «Арбенина, я вас люблю!»
А на фотографиях – ничего особенного. Никакой такой неземной красоты, роковой прелести. Лицо как лицо – хорошее, впрочем. И светится тихим весельем. В двадцатые годы, в начале тридцатых.
«Почти все наши друзья умерли, Юрочка. Ваша мама умерла весной 38 года…
…Я думала о Вас все время. Я боялась и запретила воображать себе реальную жизнь, реальную встречу. Но я молилась о Вас, вспоминала Ваше гадание – и свой и Ваш гороскоп – меня утешали друзья, верившие в Вас и Вашу внутреннюю силу, – и готовилась к встрече, не думая о ней. Мама продала пианино и купила для Вас отрез Вашего любимого коричневого оттенка. Я перештопала все Ваши носки и накупила новых: целый чемодан…
…Было сперва очень страшное время. Всех забирали. Я стояла часами в тюрьмах, у прокуроров. Правда, мне никто никогда не нагрубил и не оскорбил меня – это тоже было удивительно».
По социальному положению она была – никто. Не то маленькая актриса, не то большая художница. Дочь артиста Гильдебрандта-Арбенина. Крестница (г. р. – 1897) Варламова, знаменитого премьера Александринки. Участница выставок распавшейся группы «13». Ничья не жена.
«…Покаюсь в единственном реальном сильном впечатлении за все эти годы. Это был Рыбаков, которого я встретила на Пасху у Анны Радловой в 38 году. Мы остались одни на несколько минут, и он осыпал меня словами восхищения, как цветами… Я не решилась на вторую встречу с
