Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании - Аманда Браун
Изменения были нацелены на то, чтобы повысить качество медицинской помощи, но мне приходились не по нутру – сбор дополнительной информации у пациентов в глубокой депрессии или с недавно поставленным онкологическим диагнозом казался мне бесчеловечным. После 20 лет работы пациенты прекрасно меня знали. Они сразу догадались бы, почему я задаю им не относящиеся к делу вопросы, это заставляло меня сильно переживать.
Подумалось, как много всего изменилось с тех пор, как два десятка лет назад я начала частную практику. Кабинет находился неподалеку от Лондона, и я обслуживала около четырех тысяч пациентов.
Я шла в ногу со временем, всегда находя способ адаптироваться к переменам в системе здравоохранения, но эта последняя схема затрагивала мои глубинные убеждения и принципы касательно лечения. Я беспокоилась, что не смогу изменить свой стиль работы ради сбора информации, требовавшейся для получения бонусной оплаты. Однако больше всего пугало то, что мои партнеры наверняка собирались на этом настаивать.
В час дня я собралась с духом, взяла блокнот и ручку и по коридору пошла к переговорной. На стенах висели пейзажи и натюрморты с цветами. Я много лет старалась истребить здесь канцелярский дух, создать приятную атмосферу, в которой пациент сможет расслабиться. Такие вот маленькие штрихи имели для меня важное значение.
Я пришла в переговорную первой. Села в ожидании нашего управляющего и двух моих партнеров, которым принадлежала доля в практике. Оба они были блестящими врачами, молодыми и амбициозными, и поскольку я никогда не проявляла выдающихся способностей в сфере финансов и управления, то с радостью уступила эту сторону им.
Дверь широко распахнулась. Рогит, один из партнеров, потирая руки вошел в переговорную. Двое остальных явились сразу следом за ним. Все расселись по местам.
Напряжение витало в воздухе. Я сидела, скрестив под столом ноги, и страшно волновалась, сердце колотилось в груди, к горлу подкатывала тошнота.
Рогит смотрел на меня.
– Итак, что скажешь об изменениях, Аманда? – спросил он.
Мы оба обладали сильным характером и нередко расходились во мнениях.
Я наклонилась вперед, сложив руки на столе. Блузка на спине натянулась, отчего я почувствовала себя еще более скованно.
Рогит откинулся на спинку стула и принужденно мне улыбнулся.
– Ну… – начала я и, без единой паузы, выложила все, что думаю о новой схеме оплаты. Абсолютно честно я сообщила, что собираюсь и, что еще важнее, – чего не собираюсь делать.
Они переглянулись между собой. Минуту мы сидели в молчании.
Потом Рогит откашлялся и взял слово.
– Ты же понимаешь, что, если не потянешь финансово, это вызовет наше недовольство, – ледяным тоном произнес он.
Мне показалось, что у меня из легких выкачали весь воздух. Недовольны мной? Да ведь это же моя практика! Я была возмущена. Чувствовала себя преданной. И, прежде всего, очень обиженной.
Они будут мной недовольны? Получалось, я или должна смириться с чувством собственной бесполезности, свыкнуться с их недовольством, или принять новые условия, чтобы зарабатывать деньги.
Нет, так я работать не смогу. Точнее сказать, не стану.
Это был момент, очень схожий с закрывающимися дверями в метро. В одно мгновение моя жизнь приняла совершенно неожиданный оборот.
– Что ж, в таком случае я ухожу.
Все трое изумленно смотрели на меня, пока я медленно отлеплялась от кресла и выходила за дверь.
Наверное, я была белой, как привидение, потому что Кристи в приемной спросила меня, все ли в порядке.
– Нет. Я ухожу.
Я едва сдерживала слезы. Кристи хотела что-то сказать, но я уже выскочила через двери приемной на улицу, где царил ледяной холод. Зимний воздух пронзил легкие, отчего дышать стало еще тяжелей.
Что же теперь делать? Мне сорок девять, и я бросаю свою карьеру, стабильный доход – вообще все.
Я развернулась и поглядела на кабинет, который создала из ничего и где работала все прошедшие годы. Я посадила перед входом красивую живую изгородь из рододендронов, чтобы придать ему симпатичный, жилой вид. Это здание построил для меня муж, Дэвид, работающий в девелоперской компании. Я подумала о тысячах пациентов из моего списка, со многими из которых мы стали друзьями. Я видела, как росли их дети, выслушивала их тревоги, следила, как менялись их жизни. Держала за руки отчаявшихся стариков, когда они плакали от одиночества. Я была для них не просто врачом: иногда казалось, что я и психолог, и социальный работник, и священник, и подруга в одном лице. Мне нравилось работать сельским врачом, и за это время я успела познакомиться с местными жителями, полюбить многих из них: порой я шутила, что могла бы написать о них книгу. Не считая семьи, работа была самым важным в моей жизни. И вдруг, в мгновение ока, этому настал конец.
* * *
Я не могла уснуть. Уже несколько часов я смотрела в одну точку на потолке. Дэвид держал меня за руку, пока я снова и снова переживала свое решение. Муж и сыновья – Роб и Чарли – были всем для меня. Я понимала, что этим поступком ставлю семью под финансовый риск.
Дэвид, правда, уверял, что все будет в порядке. У него отличная работа, и он сможет позаботиться о нас. Но я не привыкла быть на содержании. С самого детства мне всегда хотелось прочно стоять на собственных ногах. Я любила работать, это придавало моей жизни смысл. Мне нравилось помогать людям – именно поэтому я и стала врачом. Мыслями я постоянно возвращалась к своим пациентам, ощущая громадное бремя вины за то, что отказываюсь от них.
Страх, вина, грусть и ярость – эта адская смесь кипела у меня в мозгу, став с приходом ночи еще острее, и я, наконец, сдалась. Отбросив одеяло, на цыпочках прокралась по комнате и накинула халат, свисавший с крючка на двери. От прикосновения прохладной ткани по спине побежали мурашки.
Дэвид зашевелился:
– С тобой все в порядке?
– Да-да, спи!
Я спустилась вниз и разогрела себе кружку молока. Села за наш массивный деревянный стол и через кухонное окно стала смотреть в ночную темень. Ее бесконечная чернота казалась такой же непроглядной, как мое будущее.
Мы с партнерами не заключили официального соглашения о том, сколько я проработаю до увольнения. Но устно договорились, что я уйду через 3 недели.
«Уйду» – при этом слове меня вновь охватил гнев. До чего несправедливо! Нельзя
