Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

На самом деле в 1974 году мы победили в первом голосовании – за изменение устава, по которому стало бы возможно принимать женщин. Но – в результате типичной парламентской уловки – ценой победы оказалась уступка: мы согласились провести отдельное голосование в следующем семестре по вопросу фактического приема студенток. Мы предполагали, что второе голосование тоже решится в нашу пользу, но вышло иначе. Может быть, оппоненты, выговорившие уступку, хитроумно предвидели, что обладатель решающего голоса будет в академическом отпуске в Америке. Как бы то ни было, в итоге Новый колледж неожиданно не попал в число первых пяти мужских колледжей, которые стали принимать женщин, хотя мы изменили свой устав одними из первых, чтобы это стало возможно (и самыми первыми, еще задолго до меня, кто вынес этот вопрос на официальное обсуждение). Окончательный шаг мы сделали, вместе с большинством остальных колледжей Оке-форда, только в 1979 году. А в 1974-м, хотя мы еще не могли принимать студенток, но изменение устава позволяло избирать женщин в совет колледжа. К сожалению, первая избранная, будучи заслуженным светилом в своей области науки, сама вдруг проявила женоненавистнические свойства: она не жаловала студенток и молодых женщин-коллег (как я выяснил от одной из них, с которой мы сдружились). Впрочем, на следующих выборах нам повезло больше, и теперь Новый колледж – процветающее разнополое сообщество со всеми его преимуществами.

Новобранцы

Одной из моих гнетущих обязанностей был прием юных биологов в Новый колледж. Угнетала в этом необходимость отказывать стольким достойным и заинтересованным кандидатам: конкуренция была очень высока. Каждый ноябрь во всей Британии и далеко за ее пределами молодые люди срываются с мест и стремятся на вступительные собеседования в Оксфорд; многие заметно дрожат от холода в тонких, не по погоде костюмах. Колледжи размещают их в общежитиях, откуда выехали почти все действующие студенты, кроме нескольких добровольцев, оставшихся “пасти” абитуриентов, показывать им университет и стараться сделать так, чтобы они не дрожали ни от чего, кроме холода.

Вдобавок к собеседованию абитуриентов я должен был читать их ответы на вступительные экзамены (пока те не отменили) и участвовать в составлении вопросов для этого весьма своеобразного испытания (“Зачем животным головы?” “Почему у коровы четыре ноги, а у табурета для дойки три?” Если что, все эти вопросы придумал не я). И на вступительных экзаменах, и на собеседованиях мы смотрели не на фактические знания. Что именно мы проверяли, назвать затруднительно: да, интеллект, но не просто IQ. Наверное, что-то вроде “способности конструктивно рассуждать особым способом, требуемым для предмета”, в моем случае – биологии: мы искали нестандартное мышление, биологическую интуицию, может быть, “обучаемость” – или даже пытались определить, “будет ли этого человека приятно учить, такой ли это человек, которому пойдет впрок наша старинная схема обучения и особенно наша уникальная система консультаций”.

Пришло время отступления, смысл которого станет ясен чуть позднее. В 1998 году меня пригласили вручать приз в финале “Битвы университетов”. Это викторина телеканала Би-би-си на общую эрудицию: представители университетов (причем в отборе колледжи Оксфорда и Кембриджа считаются независимыми учебными заведениями) соревнуются в играх по сложной схеме на выбывание. Планка демонстрируемых знаний может быть поразительно высокой: популярное шоу “Кто хочет стать миллионером?” не выдерживает никакого сравнения; оно привлекательно, вероятно, благодаря элементу азартной игры и высоким денежным ставкам. В своей речи в Манчестере, вручая приз победителям “Битвы университетов” 1998 года (Модлин-колледж, Оксфорд, одолевший в финале лондонский Биркбек), я сказал (если верить цитате в Википедии, которая, впрочем, согласуется с моими воспоминаниями):

Мы с коллегами ведем в Оксфорде кампанию за отмену аттестационных экзаменов в качестве критерия приема студентов и предлагаем заменить их на “Битву университетов”. Я говорю совершенно серьезно. Важны не столько знания, сколько цепкий ум, вбирающий в себя все вокруг, – именно такой тип мышления нужен, чтобы победить в “Битве университетов”, и в университете тоже требуется именно он.

Мне рассказывали о студентке, которая изучала в Оксфорде историю, но не могла найти на карте мира Африку. Когда я сказал коллеге, что ее не следовало принимать в наш (и в любой другой) университет, он возразил: может быть, она пропустила тот конкретный урок географии в школе. Но дело ведь не в этом. Если для того, чтобы знать, где находится Африка, вам нужен урок географии, если к семнадцати годам вы каким-то образом не сумели впитать это знание из окружающей среды или просто полюбопытствовать – у вас явно не тот тип ума, которому пойдет на пользу университетское образование. Это предельный случай, наглядно показывающий, почему я предлагал включить во вступительные испытания тест на общую эрудицию вроде “Битвы университетов” – не ради самой эрудиции, но в качестве пробы на обучаемость ума.

Мое предложение (в котором была лишь доля шутки) пока не дождалось серьезного приема. Но в Оксфорде стремились (и стремятся) проверять не только узкоспециализированные знания по избранным дисциплинам. Классический вопрос, который я мог задать на собеседовании (позаимствовав идею у Питера Медавара[4]), звучал так:

Художник Эль Греко был известен манерой писать удлиненные, тонкие фигуры. Предполагали, что причиной этого мог быть дефект зрения, из-за которого ему все виделось вытянутым в вертикальном направлении. Как вам кажется, эта гипотеза правдоподобна?

Некоторые студенты догадывались сразу же и получали от меня высокую оценку: “Нет, это негодная идея, потому что тогда собственные картины казались бы ему еще более вытянутыми”. Некоторые сначала не понимали, но мне удавалось цепочкой рассуждений навести их на верный ход мыслей. Некоторые были явно заинтригованы, иногда злились на себя, что не сообразили сразу. Им я тоже ставил достаточно высокие оценки – за обучаемость. Некоторые вступали в спор, это я тоже оценивал: “Может быть, зрение Эль Греко искажало только предметы, расположенные вдали, например, моделей, но не полотна, на которые он смотрел вблизи”. А некоторые просто не соображали, даже когда я пытался подвести их к разгадке, и я оценивал их низко: с такими было менее вероятно, что оксфордское образование пойдет им на пользу.

Задержусь еще немного на вопросах, которые оксфордские преподаватели задают на собеседованиях. Отчасти потому, что, по-моему, искусство собеседования для поступления в университет интересно само по себе. Но также, если я выдам немножко внутренних секретов, это может помочь будущим студентам, надеющимся поступить в один из университетов, которые до сих пор проводят собеседования (хотя такие сейчас и редки).

Иногда я пользовался другой загадкой, похожей на упомянутый “вопрос Эль Греко”:

Почему зеркала переворачивают изображение слева направо, но не сверху вниз? И к чему относится эта задача – к психологии, физике, философии или еще к чему-то?

Главным образом я проверял, опять же, обучаемость студентов: их способность следовать за цепочкой рассуждений, даже если не удается с ходу найти разгадку. На самом деле конкретно эта задача на удивление сложна. Тут полезно взглянуть на нее иначе и рассуждать не о зеркалах, а о стеклянных дверях – скажем, о двери в отеле, на которой написано “Вестибюль”. Если посмотреть на нее с другой стороны, на ней написано “акснаытэла”, а не “яаэхизошч”. Для стеклянной двери эффект объяснить проще, чем для зеркала. А обобщить до зеркала поможет уже элементарная физика: хороший пример того, как важно взглянуть на задачу под другим углом, чтобы разрешить ее.

Или я напоминал студентам, что изображение на сетчатке перевернуто, но мы видим мир в нормальном положении. “Попробуйте привести объяснение”. Еще один излюбленный вопрос на биологическую интуицию начинался так: “Сколько у вас бабушек и дедушек?” Четверо. “А прабабушек и прадедушек?” Восемь. “А сколько прапрабабушек и прапрадедушек?” Шестнадцать. “Хорошо, а как вы думаете, сколько у вас было предков две тысячи лет назад, во времена Христа?” Те, что поумнее, подмечали любопытный факт: нельзя бесконечно умножать на два, потому что количество предков быстро превысит миллиарды ныне живущих людей, не говоря уже о том, что во времена Христа население планеты было сравнительно маленьким. Из этих рассуждений они успешно делали вывод, что все мы родственники и что наши общие предки жили не так давно. Этот же вопрос мог бы прозвучать в другой формулировке: “Как далеко в прошлое нужно отправиться, чтобы добраться до нашего с вами общего предка?” Я бережно храню воспоминание об ответе одной девушки из валлийской глубинки. Она безжалостно оглядела меня с ног до головы и медленно вынесла вердикт: “До самых обезьян”.