Анри Труайя - Петр Чайковский и Надежда фон Мекк

Вернувшись к себе, Надежда решает немедленно обратиться к этому не имеющему себе равных композитору, чтобы дать ему несколько небольших заказов для музыкальной транскрипции, за которые она щедро заплатит. Весьма распространенная практика в среде композиторов, всегда ищущих подзаработать в дополнение к жалкой выручке от концертов. Однако Надежда опасается грубого отказа Чайковского, о финансовом положении которого ей ничего не известно. Но он не только принимает ее предложение, но и выполняет работу с редкой пунктуальностью. Успокоенная и радостная, она пишет ему 18 декабря 1876 года: «Милостивый государь Петр Ильич! Позвольте принести Вам мою искреннейшую благодарность за такое скорое исполнение моей просьбы. Говорить Вам, в какой восторг меня приводят Ваши сочинения, я считаю неуместным, потому что Вы привыкли и не к таким похвалам, и поклонение такого ничтожного существа в музыке, как я, может показаться Вам только смешным, а мне так дорого мое наслаждение, что я не хочу, чтобы над ним смеялись, поэтому скажу только и прошу верить этому буквально, что с Вашею музыкою живется легче и приятнее. Примите мое истинное уважение и самую искреннюю преданность. Надежда фон Мекк».[3]

Отослав письмо, она спохватывается, что слишком уж далеко зашла в выражении своей благодарности. Долго ей ждать не приходится. Ответ приносят на следующий день: «Милостивая государыня Надежда Филаретовна! Искренно Вам благодарен за все любезное и лестное, что Вы изволите мне писать. Со своей стороны, я скажу, что для музыканта среди неудач и всякого рода препятствий утешительно думать, что есть небольшое меньшинство людей, к которому принадлежите и Вы, так искренно и тепло любящее искусство».

Это письмо успокаивает Надежду и укрепляет ее в решимости посвятить себя музыке и избранным ею композиторам. Обладая боевым характером, она торопится в Байрейт, где поклонники Вагнера готовят торжества во славу своего идола. Исполнение «Валькирии», второй части «Кольца Нибелунгов», – событие, сопровождаемое стечением огромного количества людей. Надежду приводит в изумление ожесточение, с которым вагнеровские адепты кричат направо и налево, что эта музыка, то грандиозная, то лирическая и задушевная, содержит философское послание на благо всему миру. Отказываясь верить в ценность для всего мира этого проявления германской кичливости, она принимается в театральном фойе и в салонах города ядовито критиковать псевдореволюционное искусство Вагнера, противопоставляя ему искусство искреннее, сдержанное и чувственное Моцарта, Шуберта и Чайковского.

Во время этого пребывания в Германии она имеет возможность встретить Николая Рубинштейна, обольстительного Франца Листа, виртуозность которого приводит ее в восхищение, и многочисленных немецких, английских и русских любителей музыки, которые толкаются и нападают друг на друга, поскольку одни вагнеристы, раз это модно, а другие антивагнеристы, по традиции или из патриотизма. Поскольку никто вокруг нее не произносит имени Чайковского, у нее внезапно возникает ощущение, что на нее возложена величайшая миссия – открыть уши этому стаду заблудших для музыки того, кого она уже сейчас считает своим протеже и своим владыкой.

Глава II

После недолгого пребывания в деревне, в своем имении, Надежда фон Мекк возвращается в Москву, где снова оказывается во власти своей идефикс и принимается нетерпеливо расспрашивать придворного музыканта из своей небольшой свиты, Иосифа Котека, о загадочном Чайковском. Ей довелось слышать, что тот недавно обвенчался с французской певицей Дезире Арто. Что в этой истории правда? Со своей обычной осторожностью Котек отвечает, что легкий роман действительно на время сблизил диву и композитора, однако карьера заставляет ее все время ездить по миру, а Чайковский, будучи очень привязанным к Москве, не решился покинуть, хотя бы на время, Россию, где на его попечении находятся многочисленные родственники. Помолвка, таким образом, была с обоюдного согласия расторгнута, и Дезире Арто от отчаяния вышла замуж за некоего тенора, привычного, как и она сама, к постоянным разъездам по турне. Эта новость несколько успокаивает Надежду и одновременно болезненно обостряет ее аппетит. Она представляет, что подстерегало бы едва избежавшего опасной Дезире Арто Чайковского в случае абсурдной женитьбы и неизбежного отцовства, какой ад супружеского притворства, отупляющих пошлостей, детских болезней и повседневных избитых фраз. Дабы уберечь его искусство, необходимо оградить его от мелких огорчений обыденной жизни, с ее удовольствиями для тела, которые отворачивают дух от великих творческих свершений. Сколько хрупкой музыки не смогло родиться, задохнувшись под ворохом неоплаченных счетов, перепачкавшись грязными пеленками, опрокинутыми ночными вазами и бесконечными женскими недомоганиями! Всякий композитор, достойный того, чтобы носить это имя, должен отказаться жить как другие, дабы иметь возможность творить лучше, чем другие. Обуреваемая столь категоричными мыслями, Надежда узнает, что 17 февраля 1877 года Чайковский будет лично управлять в Большом театре исполнением своего нового произведения, «Славянского марша», на написание которого был подвигнут ужасами Русско-турецкой войны. На этот концерт она отправляется с ощущением, что это она, а не Чайковский, предстанет перед судом публики.

Первые же звуки, ошеломляюще патриотичные, потрясают ее до глубины души. Воинственный клич медных труб вселяет в нее саму боевой дух. Она чувствует гордость от того, что она русская, и еще большую гордость от того, что является соотечественницей Чайковского. Однако у него самого вид вовсе не праздничный. Оказавшись во главе оркестра случайно, он стоит неуверенно, согнувшись, втянув шею, сгорбив плечи, словно испуганный ураганом музыки, вырывающимся из-под его робкой палочки. Можно было бы подумать, что он не автор этого триумфального марша и что это марш постепенно возвеличивает того, кто им управляет. В конце он кажется совершенно изможденным, неловко приветствует публику и скрывается за кулисами. Несмотря на бурю аплодисментов и вызовы, на сцене он больше не появится. Надежда в недоумении. Неужели он настолько же робок, насколько гениален? Это предположение делает его для нее вдвойне дороже, ведь человек робкий больше, чем любой другой, нуждается в защите, совете. А христианская помощь ближнему, думает Надежда, это ее дело. Ее попросту переполняет материнская нежность к этому зрелому мужчине, который, как она теперь прекрасно знает, лишь большой ребенок!