Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд
Во время сдержанной панихиды в первом ряду актового зала «Александер-холл» Принстонского университета сидела вдова ученого Кэтрин «Китти» Пюнинг Оппенгеймер. Ее сопровождали дочь Тони двадцати двух лет и сын Питер двадцати пяти лет. Место рядом с Питером занимал младший брат Роберта Фрэнк Оппенгеймер, чья карьера физика тоже утонула в водовороте маккартизма.
В зале прозвучали «Заупокойные песнопения» Игоря Стравинского, с чьим творчеством Роберт впервые познакомился в этом самом зале осенью предыдущего года. Затем Ханс Бете, знавший Оппенгеймера тридцать лет, произнес первую из трех траурных речей. «Он совершил больше любого другого человека, — сказал Бете, — для величия американской теоретической физики. <…> Он был лидером. <…> Но не ставил себя выше других, никогда не навязывал свою волю. Он помогал нам раскрыть свой потенциал, играя роль доброго хозяина, принимающего гостей…» В Лос-Аламосе Оппенгеймер вел за собой тысячи сотрудников в неформальном соревновании с немцами за то, чтобы первыми создать атомную бомбу, превратил девственное плоскогорье в лабораторию, а разношерстную группу ученых — в слаженную команду. Бете и другие ветераны Лос-Аламоса хорошо знали, что без Оппенгеймера пресловутую «штучку», изготовленную в Нью-Мексико, не успели бы закончить вовремя до окончания войны.
Вторую траурную речь произнес Генри Девульф Смит, физик и сосед Роберта по Принстону. В 1954 году этот ученый был единственным из пяти членов Комиссии по атомной энергии, кто проголосовал за возвращение Оппенгеймеру секретного допуска. В качестве непосредственного участника закрытого слушания о секретном допуске Смит мог наблюдать вблизи, через какое издевательство пришлось пройти Оппенгеймеру: «Такое зло невозможно исправить, такое пятно на нашей истории невозможно вывести. <…> Мы сожалеем, что его так скверно отблагодарили за великий труд на благо страны…»
Наконец настал черед выступления Джорджа Кеннана, ветерана дипломатии, бывшего посла, отца послевоенной американской политики сдерживания Советского Союза, давнего друга и соратника Оппенгеймера по Институту перспективных исследований. Ни один человек не повлиял на представления Кеннана о бесчисленных угрозах ядерного века больше, чем Оппенгеймер. В нем Кеннан нашел лучшего друга, взявшего под защиту его труд и приютившего его в Институте, когда несогласие с американской политикой периода холодной войны сделало его парией в Вашингтоне.
«Дилеммы, вызванные победами человечества над силами природы, не подкрепленные нравственной твердостью, — сказал Кеннан, — жестоко давили на него, как ни на кого другого. Никто не видел угрозу человечеству, порожденную этим растущим несоответствием, лучше него. Эта тревога ни разу не поколебала его веры в важность поиска истины — и научной, и общечеловеческой. В то же время не было другого человека, более горячо желающего предотвратить катастрофу, к которой грозила привести разработка оружия массового поражения. Роберт заботился об интересах всего человечества, однако наибольшую возможность для осуществления этих устремлений видел в своем статусе американского гражданина, сына великой нации.
Когда в темные времена в начале пятидесятых его со всех сторон осаждали неприятности и он находился в эпицентре конфликта, я высказал мнение, что его бы с радостью приняли в любом из сотен научных центров за рубежом, и спросил, не задумывался ли он о переезде. Со слезами на глазах он ответил: “Черт, так уж вышло, что я влюблен в эту страну”[3]».
Роберт Оппенгеймер был загадкой, физиком-теоретиком, выдающимся харизматичным лидером и одновременно эстетом, предпочитающим прямоте недосказанность. За десятилетия, прошедшие после его смерти, историю жизни Оппенгеймера окутали разногласия, мифы и загадки. Для коллег, как например доктора Хидэки Юкавы, первого японского нобелевского лауреата, Оппенгеймер служил «символом трагической судьбы современного ученого-ядерщика». Для либералов он был самой выдающейся жертвой маккартистской охоты на ведьм, символом гнусной травли со стороны правых. Политические противники считали его тайным коммунистом и патентованным лжецом.
Роберт Оппенгеймер был чрезвычайно гуманным человеком, талантливым и в то же время сложным, в равной мере блестящим и наивным, страстным поборником социальной справедливости и неутомимым советником на службе государства. Вместе с тем приверженность идее обуздания безудержной гонки ядерных вооружений создала ему влиятельных врагов в рядах государственной бюрократии. Как говорил его друг Исидор Раби, Роберт, «будучи мудрым, при этом вел себя очень глупо».
Физик Фримен Дайсон находил в Оппенгеймере глубокие, острые противоречия. Роберт посвятил свою жизнь науке и рациональному мышлению. И все же, по наблюдениям Дайсона, решение Оппенгеймера участвовать в создании оружия массового истребления, по сути — геноцида, выглядело как «сделка Фауста с дьяволом. <…> И мы, разумеется, от нее так и не избавились…». Подобно Фаусту, Оппенгеймер попытался изменить правила сделки и был отринут. Он возглавил работу по высвобождению энергии атома, но, когда попытался предостеречь соотечественников от связанной с ней угрозы и добиться, чтобы Америка меньше полагалась на ядерные вооружения, правительство поставило под сомнение его благонадежность и устроило над ним суд. Друзья сравнивали публичное унижение Оппенгеймера с судилищем, устроенным в 1633 году церковными мракобесами над еще одним ученым — Галилео Галилеем. Другие увидели в этом событии мерзкий отголосок антисемитизма и проводили параллель с делом капитана Альфреда Дрейфуса 90-х годов XIX века.
Однако ни то, ни другое сравнение не помогают полностью понять Роберта Оппенгеймера как личность, его научные достижения и уникальную роль архитектора ядерной эпохи. Это помогает сделать история его жизни.
Часть первая
Глава первая.
«Всякую новую мысль он воспринимал как само совершенство»
