Пол Стретерн - Кант
Чуть позже, изучая «Исследование о человеческом разуме» Юма, Кант «пробудился от догматического сна». Внутреннее озарение подсказало ему, как можно создать систему и найти ответ на деструктивный скептицизм Юма, угрожавший уничтожить метафизику навсегда.
Целых одиннадцать лет Кант ничего не публиковал, продолжая систематизировать свои философские воззрения. Он вел на редкость упорядоченную жизнь. В эти же годы его страсть к порядку и размеренности сделалась поистине легендарной. По выражению Гейне, Кант каждый день «просыпался, пил кофе, писал, читал лекции, обедал, гулял в одно и то же время». Когда Иммануил Кант в своем сером сюртуке с тростью в руке выходил из дверей дома и отправлялся на прогулку по усаженной липами аллее, которая до сих пор называется «тропой философа», соседи точно знали, что на часах ровно половина четвертого. Так он прогуливался в любое время года при любой погоде. Если серые тучи угрожали разразиться дождем, его старый слуга Лампе отправлялся следом за ним, неся под мышкой зонт – этакий символ благоразумия. Своему правилу Кант якобы изменил только один раз в жизни: в тот день он начал читать «Эмиля» Руссо и так увлекся, что решил дочитать книгу до конца и не пошел на прогулку. Лишь Руссо с его романтическими переживаниями заставил его один раз изменить своим привычкам. Но даже столь сильные чувства были неспособны внести диссонанс в его размеренную, упорядоченную жизнь. Хотя Кант в те годы дважды подумывал о женитьбе, в обоих случаях он так долго тянул с решением, что, когда наконец склонялся к столь смелому шагу, выяснялось, что невесты у него уже нет: одна успела выйти замуж за другого, а вторая насовсем уехала из Кёнигсберга. Кант не принадлежал к числу тех, кто принимал скоропалительные решения. И все же его восхищение романтическими идеями Руссо не ограничивалось лишь теорией. Годы спустя, когда многие идеи философа нашли воплощение во время Французской революции, Кант расплакался от радости, что было редким проявлением чувств для консервативного провинциального Кёнигсберга и, вероятно, уникальным событием в глазах преподавательского состава университета.
В 1781 г. Кант наконец опубликовал «Критику чистого разума», книгу, которая по праву считается шедевром философской мысли. Однако не все читатели с воодушевлением приняли этот труд. Когда Кант отправил экземпляр рукописи своему другу Герцу, тот вернул его прочитанным лишь до середины. По словам Герца, дальнейшее чтение книги угрожало его рассудку. Возможно, читатель разделяет это мнение. В своей «Критике чистого разума» Кант – из опасения сделать свой труд излишне объемным – решил обойтись без многих интересных доводов и конкретных примеров. Но даже в переводе на другие языки эта книга порой насчитывает более восьмисот страниц. Бóльшая их часть начинается так: «В аподиктическом суждении мыслится ассерторическое суждение как определенное этими законами самого рассудка, а потому оно утверждается a priori; аподиктическое суждение выражает таким образом…»[3]
Даже в лучших переводах на другие языки, например на итальянский, это предложение лишь звучит изящнее: «La proposizione apoditt ica concepisce il guidizio assertorio determinato secondo queste legge dell’intellett o stresso e, per consequenza, come affi rmative a priori; ed esprime cosi…» Вам вряд ли захочется узнать, как оно выглядит на немецком языке (это просто чудо, что Герц сумел продраться до середины книги и не лишился рассудка).
Но не дайте этому запутанному многословию заслонить от вас все великолепие философской системы Канта. Целью Канта было восстановление метафизики. Он согласился с Юмом и эмпириками в том, что не существует таких вещей, как врожденные идеи, но отрицал, что все знания выводятся исключительно из опыта. Эмпирики утверждали, что любые знания не должны противоречить опыту. Кант блистательно опроверг их взгляды, заявив, что любой опыт не должен противоречить знаниям. Согласно Канту, пространство и время субъективны. Они лишь способ нашего восприятия мира. В некотором смысле они подобны очкам, которые мы носим постоянно и без которых не можем осознать наш опыт. Но они не единственные субъективные элементы, которые помогают нам в осмыслении опыта. Кант объяснил, что существуют различные «категории» (как он их называл), которые мы конструируем посредством нашего понимания, функционирующего независимо от опыта.
Эти категории включают в себя количество, качество и отношения. Они также подобны вышеупомянутым неснимаемым очкам. Мы не можем видеть мир иначе, чем с точки зрения количества, качества и отношений. Однако сквозь эти «очки» мы способны узреть лишь мир феноменов – и никогда не воспринимаем реальные ноумены – истинную реальность, которая обеспечивает или порождает эти объекты восприятия.
Можно было бы сказать, что лишь человек, который никогда не видел горы, поверит в то, что вне нас пространства не существует, что оно лишь часть аппарата нашего восприятия. И здравый смысл, похоже, согласится с этим. Но такие неуклюжие, апеллирующие к мнению возражения не имеют ничего общего с философией.
Пространство, и время, и категории (которые включают в себя такие понятия, как множественность, причинная связь и бытие) могут применяться лишь к объектам восприятия нашего опыта. Если мы применим их к вещам, отсутствующим в нашем опыте, мы придем к «антиномиям», то есть противоположным утверждениям, которые в равной степени могут быть доказаны чисто интеллектуальными доводами. Таким образом, Кант разрушает все чисто интеллектуальные доводы в пользу существования (или отсутствия) Бога. Мы просто не можем применить такую категорию, как бытие, к подобной неэмпирической сущности.
Как мы видим, в своей «Критике чистого разума» Кант не поддерживал полный возврат к метафизике. Под «чистым разумом» он подразумевает разум a priori – нечто такое, что может быть известно до обретения опыта. Юм отрицал такие трансцендентные сущности (те, что находятся «за гранью» опыта). Но Кант был убежден, что восстановил в философии этот трансцендентный/метафизический элемент в форме «категорий чистого разума». Скептическая точка зрения Юма могла показаться упрощенческой и, разумеется, непродуктивной, если мы желаем жить в реальном мире. (Его отрицание причинно-следственных связей моментально низводит всю науку до статуса метафизики.) Подход Канта, напротив, гораздо более тонок и продуман – но он едва ли превосходит взгляд Юма с философской точки зрения. Возможно, мы не в состоянии воспринимать мир иначе как с позиции пространства, времени и тому подобного. Однако трудно утверждать, что они не являются составной частью этого опыта, равно как уразуметь, каким образом они могут существовать без него (то есть до него).
С другой стороны, довод Канта о том, что нам не дано познать реальный мир, отличается удивительной весомостью. Все вещи, которые мы воспринимаем, – это всего лишь феномены, объекты восприятия. «Вещь в себе» (ноумен), которая поддерживает или порождает эти объекты восприятия, навсегда остается непознаваемой. Нет такой причины, по которой она каким-то образом должна соответствовать нашему восприятию. Объекты восприятия понимаются посредством наших категорий, которые не имеют абсолютно никакого отношения к «вещи в себе». Она остается за пределами количества, качества, отношений и тому подобного.
После публикации «Критики чистого разума» Кант продолжал жить своей прежней размеренной, расписанной с точностью до минуты жизнью, что не мешало его общению с другими людьми, хотя эта сторона жизни никогда его особо не волновала. Философ поддерживал отношения с некоторыми из своих наиболее одаренных студентов, а также с немногочисленными преподавателями факультета. При этом он никогда особенно ни с кем не сближался. (Кант ни с кем не переходил на дружеское «ты», несмотря на десятилетия знакомства и общения.)
Жить для него значило мыслить. «Для ученого мышление составляет питание, без которого он, пребывая в одиночестве и бодрствуя, не может жить»[4]. Кант более всего стремился к познанию самого себя, чем кого-либо другого. Однако задача самопознания для него оказалась столь же трудной, как и для других. «Я в недостаточной степени понимаю себя», – как-то пожаловался он.
Возможно, Кант боялся того, что мог обнаружить в себе. По этому поводу Шарфштейн высказывает мудрую мысль: «Эта вещь в себе была не просто непознаваема, она была запретна. Ибо то была подавляемая им эмоциональная жизнь, и Кант опасался, что, если она откроется другим, ему этого не пережить».
Кант прекрасно осознавал отсутствие друзей. Но его это не тревожило. Он любил повторять слова Аристотеля: «О, друзья мои! Нет на свете друзей!» Более того, он считал это состояние нормальным: «Дружба – это сосредоточение благосклонных чувств на одном-единственном субъекте, что весьма лестно тому, на кого они направлены, но это также можно рассматривать как нехватку всеобщности и доброжелательности».
