Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин
Помню, как однажды печально сказал Андрей:
– Да, вот и я дожил до того времени, когда никому ничего не нужно доказывать. А когда-то доказывал, старался сыграть так, чтобы стать вровень со старшими коллегами, ловил взгляды режиссера, таял от одобрительных его слов. Теперь доказывать некому. Молюсь перед каждым выходом на сцену, прошу Бога дать мне сил и разума. Молитвы нестандартные, я их придумал сам. Но какая разница? Если бы спросили, кому именно я молюсь, ответил бы: какой-то не очень понятной мне самому Высшей силе, которая ведет меня по жизни, не дает оступиться. То, что такая сила есть – доказано наукой. И моей жизнью…
В последний год жизни Андрей часто заговаривал о смысле жизни, о Боге, Которого он осторожно именовал «Высшей силой» – он говорил все это абсолютно искренне, ему невозможно было не верить. Этот вопрос много занимал воображение выдающегося артиста: он читал соответствующую литературу, мучительно, как и его сценические герои, размышлял над «трудными» вопросами бытия.
– Андрей, ты говоришь, наукой доказано, что Бог есть… Если бы это было так, жизнь на земле пошла бы совсем по-другому…
– Я сказал: Высшая сила. Многие великие ученые верили в эту силу, это общеизвестно. Казалось, уж они-то знают все тайны Вселенной, что откуда берется и куда исчезает. Однако, чем больше они раскрывают этих тайн, тем больше верят в то, что только Высшая сила или Величайший разум мог создать наш мир…
Подобные разговоры у нас бывали нечасто, мы оба понимали их наивность и какую-то юношескую незрелость. Что делать – мы не были философами. Однако нам хотелось говорить друг с другом, и даже на такие глубокие философские темы, куда забираются, как говорил Булгаков, «…не рискуя свернуть себе шею, только очень образованные люди…». Возможно, нам не хватало подготовки, но помогал жизненный опыт и то, что мы были похожи. Что называется – родственные души. Когда Андрею удавалось прочесть что-то такое, что его по-настоящему волновало, он обязательно делился со мной своими соображениями, искренне огорчался, если я не разделял его выводов. Но я почти всегда разделял…
Помню, прочитав статью известного ученого Моррисона, бывшего президента Американской академии наук, Андрей убедил меня, чтобы я посмотрел эту статью как можно скорее. Она называлась «Семь причин, объясняющих, почему я верую в Бога». Эта статья, а главное, выводы, которые в ней содержались, привели Андрея не то чтобы в экстаз, скорее, в детский восторг.
– Представляешь – я тоже об этом думал! Конечно, не так глубоко, не так аргументировано, но ведь думал! Эта статья мне вроде бы глаза открыла – сразу стало все так понятно и просто…
Участвуя в этих напряженных разговорах, и я начинал вслух размышлять о своем отношении к религии, что-то вспоминать из детства.
– Я был воспитан в духе атеизма, меня не крестили, в селе не было церкви. Единственное кирпичное здание церкви после революции местные мужики растащили по кирпичику: лишний повод говорить о твердости веры в умах людей. Я, как и все мои ровесники, был принят в пионеры, в ту пору октябрятской ступени не было, потом вступил в комсомол. И все это время огромный объем антирелигиозной пропаганды обрушивался на наши несчастные головы. Этот поток исходил от любимых учителей, которым мы, конечно, безоговорочно верили. Я помню своих учителей – достойные люди: умные, гордые, красивые, и мне казалось – независимые.
В коммунистическую партию я вступил в зрелые годы. Меня не заставляли. Решение принимал я сам. Уверен, что без меня бы обошлись в этой организации. Но партия давала карьерный рост, а я, так уж сложилось, являлся партийным функционером, был избран делегатом Съезда КПСС, правда последнего, и даже рассматривался в качестве кандидата в члены Центрального Комитета. Какой Бог? Какая религия!? – о них у меня и мыслей не было.
Только лишь в последние годы я возвращаюсь к истокам. Не могу сказать, что верю в Бога, мне неловко, когда я вижу на экране знакомые лица, истово накладывающие на себя крест, думаю, что это дань моде. Почему неловко, не знаю, самому мне трудно перекреститься на́ людях. Хотя всегда, когда в жизни случаются трудности, я вспоминаю Бога и обращаюсь к Нему со словами: «Господи, помоги, Господи, не допусти несправедливости, Господи, дай мне силы». С моей израненной душой мне трудно прийти к Нему вслух. Я, как умею, разговариваю с Ним в своем сердце. Но хочу, чтоб дети и внуки в Бога верили. Пусть верят в Бога, Который есть всегда, везде, во всем и во всех.
Я очень хочу, чтобы жизнь моих близких была наполнена смыслом и восхищением перед красотой безграничных просторов вечного мироздания, перед величием Творца и творения. Мне хочется, чтобы мои потомки ощущали присутствие Всевышнего так же, как чувствуют собственное существование…
Мы замолчали, каждый задумался о своем. Вдруг Андрей сказал.
– В театре невозможно не верить, ведь все искусство от Бога. Талант от Бога. Я с молодых лет люблю храмы. Даже когда совершенно о Боге не задумывался, бывало, подожмет на сессии, надо как-то сосредоточиться, забыть о повседневных глупостях – иду в Исаакиевский собор. Когда преподавал, водил своих студентов в церковь Спаса Нерукотворного на Конюшенной, где Пушкина отпевали. Сейчас мне очень нравится церковь Симеона и Анны, что на углу Моховой: она недавно была отреставрирована, меня тянет туда. Во Владимирский собор хожу… И Исаакиевский по-прежнему люблю: народу там обычно немного, никто на меня не обращает внимания, – а мне это важно!.. В церкви ведь не услышишь: «Вон, смотри, смотри – Толубеев!..» Там все равны, все перед лицом Божьим… В Исаакиевском душа у меня окрыляется и воспаряет, очень люблю этот собор…
Есть спектакли, после которых час-полтора прихожу в себя. Такое впечатление, будто все во мне противится этой роли. Такое происходит, когда играю Арбенина, представляя Божье воздаяние и, одновременно, Божью милость к этому человеку. Психологически показать все это очень сложно. Или спектакль «Макбет». Эта трагедия считается дурной, притягивающей зло: там есть чересчур глубокое проникновение в душу злодея. В те дни, когда в БДТ шел этот спектакль, у меня случались всевозможные несчастья. А ведь я играю даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга, Банко, которого он же и убивает. Но каждый раз во время спектакля у меня случалось что-то ужасное: мать заболела, в реанимации лежала. Она умерла, когда шел «Макбет». И на девятый день я играл в этом спектакле, и на
