Товия Божиковский - Среди падающих стен

Теперь оставалось только молиться, чтобы непрошеный гость поскорее убрался прочь. Долго стоять в узкой нише, где нельзя даже присесть, невозможно. Надо соблюдать полную тишину: не кашлянуть, не дышать громко. Даже шорох может выдать нас.

А посещения продолжаются. Только избавились от дворника, явилась соседка, потом какой-то чиновник, за ним случайный гость, искавший другого соседа, но по ошибке попавший к нам. И каждый раз повторяется "прогулка" по тому же маршруту: в укрытие и обратно - и та же "процедура" открытия двери.

Не всякий гость торопится уйти, как молю я в душе. Некоторые садятся к столу, заводят долгую беседу. Чем нетерпеливее я становлюсь, тем длиннее и обстоятельнее беседа. Одна история сменяет другую, один рассказ тянет за собой другой - и поди кричи, что ты больше не можешь выдержать. И вдруг приходит избавление: гость прощается, но у двери вспоминает новую историю, и разговор продолжается у двери столько же, сколько у стола. И, не дай Бог, хозяйке проявить нетерпение, она обязана быть приветливой с гостем и заставить себя непринужденно болтать на любую тему, даже на "еврейскую". Кстати, "еврейская тема" занимала не последнее место в разговорах поляков, и не все они сочувствовали нам. "Они заслужили эту кару", - такие и подобные им высказывания долетали до нас сквозь тонкую перегородку.

Наконец визиты кончились. Я вздохнул свободно. Теперь можно было выйти из убежища, но новые страхи овладели мной: ночные визиты, они страшнее дневных. Днем мы прислушивались к каждому стуку в дверь, ночью - к гулу моторов на улицах. В ночной тишине, когда движение по улицам запрещено, шум проезжающих машин вызывал беспокойство: наш слух улавливал возникающий далеко звук и напряженно следил за ним, пока он не затихал в другом конце улицы. Иногда казалось, вот-вот остановится у ворот машина с гестаповцами.

Ночь сменялась днем, день - ночью, но для нас это означало лишь смену опасностей.

19.5.1943

Сегодня нашего полку прибыло. Приехала Цивья Любеткин из Ломянок. Итак, у нас теперь трое "арийцев" и пять нелегальных жильцов.

"Халуцианское ядро" заметно выделяется своим поведением. Так, например, другие жильцы "малины" не могут понять, что мы с Цивьей вовсе не родственники, а лишь товарищи по борьбе. Им кажется странным, что она так преданно, как сестра, заботится о "чужом" больном...

*

Находясь в укрытии, мы тесно связаны со всем еврейским подпольем на арийской стороне.

Наша "малина" является центром планирования операций Национального и Координационного Комитетов по оказанию помощи евреям на арийской стороне. Этим ведают Ицхак Цукерман (Техалуц-Дрор), доктор Адольф Берман (левые Поалей-Цион) и Леон Файнер ("Миколай" - Бунд).

В нашем укрытии картотека тех, кто получает денежную помощь. Отсюда тянутся нити ко всем укрытиям, в которых прячутся евреи. Наши связные добираются во все уголки. Некоторые возвращаются с донесениями сюда же, и тогда мы узнаем все новости из первых рук, другие встречаются с Ицхаком в условленных местах, и, вернувшись вечером домой, он делится с нами полученными сведениями.

А в плохих новостях, на нашу беду, нет недостатка. Ежедневно десятки евреев на арийской стороне попадают к немцам в лапы. Многих выдают поляки, опознав еврея на улице, они требуют выкуп и, не получив желаемой суммы, выдают жертву немцам на расправу. А то отбирают у опознанного все деньги, и потом еще тащат в темный угол и раздевают догола.

Гестаповцам удается обнаружить некоторые "малины", ночью они окружают укрытие, волокут евреев в машины и везут в тюрьму Павиак на смерть. Достается и польским хозяевам, посмевшим прятать у себя евреев.

Причины провала "малин" разные: шпики выслеживают евреев в укрытиях, "тянут" из них, сколько удается, а потом сообщают немцам адреса. Иногда евреи платят жизнью за ссоры между поляками-соседями: если у одного из ссорящихся возникло подозрение, что другой прячет евреев, он немедленно строчит донос в гестапо - и участь евреев решена.

Навестил поляк по-приятельски соседа, заметил в квартире какое-то изменение, шепнул об этом невзначай кому-то на ухо - и ночью уже подъезжает к дому машина гестапо. А в лучшем случае - являются на квартиру шпики, и евреям удается откупиться. Но "малина" все равно "сгорела". Оставаться в ней опасно даже лишнюю минуту.

Арийские документы хороши лишь для собственного успокоения. Но они не спасают, когда сталкиваешься лицом к лицу с немцем или польским шантажистом и вынужден доказывать, что ты не еврей. Еврейским женщинам с польской внешностью удается еще как-то выкрутиться. Но от мужчин, на которых пало подозрение, не требуют даже никаких документов; снимай штаны - и тут не помогут ни паспорт, ни арийская внешность, ни прекрасное владение польским языком.

Правда, арийская внешность часто отпугивает злых волков, вынюхивающих евреев на улицах и в домах. Но немало таких "арийцев" попадает в немецкие руки во время облав на поляков, которых немцы отправляют на принудительные работы. И тогда медицинская комиссия обнаруживает их еврейское происхождение. У евреев отнято даже право быть несчастным, как те поляки, которых отправляют на работу в Германию.

Особенно трагично положение еврейских детей на арийской стороне, этих Мойшелех и Саррелех, которых родители отдали еще до ликвидации гетто в польские семьи, чтобы они остались живым памятником уничтоженных семей, поколения, приговоренного к смерти. Дети забыли уже свои настоящие имена, не помнят своих родителей, они даже привыкли к новым маме и папе. Но и в арийской семье дети чувствуют нависшую над ними опасность. Опекуны не разрешают им выходить на улицу, играть с другими детьми, опасаясь, как бы их не узнали. Они целыми днями сидят взаперти, а иногда и в темноте, не смея ни петь, ни плакать: соседи могут услышать детский голосок, а ведь они знают, что в семье этой нет детей.

В польских семьях, где есть свои дети, еврейские "подкидыши" часто становились как бы одним из "братьев" или "сестер". Но каждый стук в дверь загадывает еврейскому ребенку загадку: почему родители поспешно прячут куда-то от чужих глаз только его?

Ребенок растет, и растет в нем чувство неполноценности.

Хозяйский сын, которому разрешены все обычные детские занятия, чувствует свое превосходство, и это накладывает определенный отпечаток на его отношение к еврейскому мальчику.

Еврейские дети, как и прячущиеся взрослые, часто кочуют с места на место. Кто-то узнал ребенка, и его надо срочно куда-то вести. А если новое место не готово, опекун сплавляет ребенка знакомому, соседу, родственнику, пока еврейские связные не находят для него "малины". Ребенок плачет и кричит, не может забыть своих "родителей", не может привыкнуть к новым, но постепенно вынужден успокоиться и свыкнуться с новой средой.