Анвар Исмагилов - Люди былой империи (сборник)

Офицеры, сняв фуражки, молча стояли вокруг, глядя на пылающий остов самолёта. Помогать было некому. Матери, плача и вскрикивая, гнали домой сбежавшихся детей. Многие женщины были в домашних халатах. Странное дело, но мне в отсветах огня они все казались удивительно красивыми.

Мы постояли, дрожа от холода и перевозбуждения, и пошли домой, ощущая весь ужас нашей детской беспомощности и бесполезности. Дом сиял огнями в ночи, – снова включили свет, – и мы кинулись к нему, как в отходящий от берега в море ковчег. Заперли дверь на засов, разобрали кровати и тихо гадали, кто же был в погибшем экипаже.

Пожар продолжался до утра. В семьях напряжённо ждали офицеров, ещё не вернувшихся домой, звонили дежурному по штабу, а он устало отвечал:

– Списки уточняются… Звоните утром.

Вернувшихся домой встречали радостными слезами и объятиями, но тут же следом продолжался горестный плач о погибших.

Поужинал – бойкот!

Техник Леня Чашкин был обречён на вечное старлейство: характер у него был злобный и сварливый, как у старой девы. Да он и был убеждённым холостяком, старожилом офицерской общаги. Начальство его не любило.

Он пришёл в столовую последним, сделал заказ официантке, и только после этого объявил:

– Мужики! Там на городок за линией семьдесят второй упал и взорвался. Горит.

Потрясённые офицеры вскочили и бросились, кто на чём, добираться к месту катастрофы, а Чашкин продолжил сытный и питательный ужин.

После этого ему устроили бойкот и месяц не разговаривали, а Чашкин подал рапорт о переводе в другой гарнизон. Просьба его была немедленно удовлетворена.

Первый лёд

Мы не спали допоздна. В окнах метался тревожный огонь пожара, продолжавшегося всю ночь. Но юное здоровье взяло своё, и утром я проснулся как ни в чем ни бывало, хотя и проспал. Едва успев намазать бутерброд с брынзой, я сунул его в портфель и заторопился в школу. Сияло холодное бледное солнце. Листья на осокоре сморщились от первого морозца. В лужах под ногами потрескивал молодой ледок. По спине мерно колотил полупустой кожаный ранец – кроме дневника и «Похождений бравого солдата Швейка», в нём не было ничего. Небо было чистым, нежно-синим. Вчерашний кошмар улетучился – счастливое свойство юности.

Впереди я увидел медленно бредущих в школу одноклассников. Я догнал их, на бегу хлопнул кого-то по спине и крикнул:

– Пошли быстрей, опоздаем!

Тот посмотрел на меня искоса и хмуро сказал:

– Чего орёшь, как ишак? У классной сегодня муж сгорел…

Я замолчал с разинутым ртом. Надежда Васильевна, математичка, была совсем не вредной, по-своему доброй для нас, хулиганов, женщиной. Мужа её мы почти не знали, но это не имело никакого значения: в авиационных гарнизонах все друг другу родственники.

Прощание с героями в военном городке.

Фото: http://sandar.ucoz.ru.

Мы в унылом молчании пошли вперёд, пиная ногами замёрзшие кучки слежавшихся опавших листьев. Надежды Васильевны в школе не было. Не пришла она и через неделю, – всё оформляла бесконечные бумаги и подписки. А через три месяца, посреди учебного года, она уехала с детьми куда-то под Саратов, к матери. Что стало со второй семьёй, не припомню.

Это была не первая наша встреча со смертью. Лётчики всегда ходят по краю пропасти, а военные – особенно. Мы с младых ногтей привыкли к похоронам, траурным оркестрам, пёстрым искусственным венкам, к надрывным речам замполитов и членов женсовета[14]. Да, мы росли фаталистами и мечтали стать офицерами, хотя и видели, сколько мучений выпадает на долю наших отцов. Кто глотнул этого воздуха, тот отравлен на всю жизнь!

Вскоре напротив штаба полка появился монумент: опираясь на каменную стелу, в небо стремительно рвётся истребитель. Правда, там, по-моему, поставили МиГ-19, потому что фронтовой бомбардировщик великоват для памятника. К тому же все они тогда были в эксплуатации[15].

Памятник лётчикам, погибшим в 1943 году, и экипажу ЯК-28П В. И. Ключникову и С. И. Ситникову (1968 г.). Гудаута, Центральный городской парк.

А памятник «Яку двадцать восьмому» теперь стоит у ворот Иркутского авиационного завода. Все же он был первым и лучшим в мире самолётом такого класса.

Вот только нашим с ним не повезло…

Рождество в Меотиде (святочный рассказ)

«Но смотри, для своего же блага запомни всё, что с тобой произошло сегодня…» – Призрак, воспарив над землёй, растаял в морозном мраке за окном.

Хотите – верьте, хотите – нет, но однажды в ледяной степи мне явился ангел!

Жил я той морозной и многоснежной зимой в устье огромной реки, посреди развалин древнего города-крепости. Боспорские греки за семьсот лет выстроили и оставили на память местным жителям длинную цепь оборонительных башен из песчаника и известняка. Казаки терпели соседство около полутора тысяч лет, а потом продали стройматериалы купцам на застройку Азова, Таганрога и Ростова-на-Дону. И остались от города Танаиса только фундаменты башен и домов.

Летом в археологической экспедиции Академии наук было весело: студенты в плавках и студентки в невесомых купальниках грызли глиняный раскоп и загорали до египетской черноты, а вечером заводили магнитофоны и романы на дискотеках или вели философические беседы о некрополе у костра, попивая густой чай с чабрецом, душицей и зверобоем.

А осенью долгие дожди заливали былое палаточное счастье, и сотрудники музея-заповедника, отправив самые ценные находки в Пушкинский музей и в Эрмитаж, заползали в уютные берлоги на всю зиму и обрабатывали материалы. В кирпичных сараях фондов под широкими крышами хранилось много добра: битые черепки амфор, киликов, черно-лаковыхчаш и светильников; глиняные пробки от винных амфор, как возле первобытного гастронома; древние каменные грузила для сетей и острые позвонки осётров; а иногда попадались круто изогнутые трубки турецких солдат, стороживших дельту Дона от неверных и куривших во время оно не табак, а гашиш… Всё это нужно было описать, внести в формуляры и сделать научные выводы. Занятие длинное и достаточно нудное.

«Башня поэтов» в Танаисе.

«Дом Анвара» в Танаисе.

Индеец Анвар. Танаис, лето 1986.

А зима в том году была лютая! Раскоп занесло до уровня степи, мост через крепостной ров обледенел и погрузился в сугробы; от домика к домику рыли тоннели, а мою радиорубку замело выше крыльца и подбородка. В степи, открытой и продутой насквозь, можно было замёрзнуть в ста метрах от жилья.