Даниель Циммерман - Александр Дюма Великий. Книга 2

Эту свою популярность, которая будет сопровождать его в течение всего путешествия, по крайней мере, в больших городах, Александр приписывает тому факту, что «испанцы полагают найти во мне, и, когда я говорю во мне, это означает, как вы прекрасно понимаете, в моих произведениях, одного из кастильцев, что приятно щекочет им нервы». Однако это не мешает остаться ему без крова в Мадриде. Свадьба Монпансье, празднуемая одновременно со свадьбой королевы Изабеллы II, собрала в городе уйму людей, даже и меблированной комнаты ни одной свободной не оказалось. К счастью, здесь есть французская книжная лавка. Владелец ее ушам своим не поверил, когда Александр постучался к нему в дверь: «Как! Александр Дюма, наш? Наш Александр Дюма?» Да, собственной персоной плюс четыре спутника. Книготорговец почесал в затылке, у него уже живут двое французов, но чего не сделаешь, чтобы заполучить великого человека, он разобьет лагерь в собственной квартире. Двойная свадьба сыграна 10 октября, о церемонии, банкетах и прочих радостях ничего не известно: «Я бы рассказал вам, сударыня, обо всех этих празднествах, если бы некоторые из газет не объявили, будто бы я еду в качестве официального историографа Его Высочества. Глупость эта будет стоить вам роскошной программы». И дорогим читателям осталось бы только безутешно горевать, если бы, вместо роскошной программы, Александр не предложил им описания корриды[67], прекрасный образец литературы, посвященной бою быков.

Он был уже награжден орденом Изабеллы Католической, а теперь уезжал из Мадрида командором ордена Карла III. Кроме того, испанцы пожаловали ему звание Amo, что означает «хозяин, директор, землевладелец», а Полю — звание «кормильца». Караван направляется к Югу, усиленный двумя французами, которых Александр решил взять с собою в Алжир, — художником и карикатуристом Жиро и Дебаролем, необычайно талантливым непоседой. Распределение ролей в этом сугубо мужском обществе связано с личными способностями каждого. К своим функциям Amo Александр прибавляет обязанности шеф-повара. Маке — эконом, Жиро — кассир, Дебароль — переводчик, Буланже — художник, «малыш Дюма», как ласково называет его Жиро, как обычно, не делает ничего. Что касается Поля, то пока что он потерял лишь сундук с припасами.

Туристическая промышленность разладилась в Испании со времен Сен-Симона, когда еще можно было найти в испанских постоялых дворах хоть какую-то пищу, пусть даже «мясо обычно не приготовлено; вино тяжелое, заурядное и резкое; хлеб можно приклеить к стене; вода никудышная; кровати рассчитаны лишь на погонщиков мулов, так что все надо возить с собой»[68]. Теперь же и вовсе никакой пищи не стало. Вот типичный вечер, проведенный в parador. Поль приносит припасы, погонщики мулов их разгружают. «Маке, рыдая, режет лук; Жиро — картошку; Буланже разбивает яйца; Дебароль следит за тем, как режут цыплят, и за тем, чтобы их тотчас же не опускали в кипящую воду, как это принято в Испании. Что касается Александра, то известно, что его обязанности ограничиваются тем, чтобы немедленно по прибытии найти наиболее подходящее для сна место и сразу же и заснуть. Я же искал не место для сна, но стол». Затем в отсутствие растительного масла и уксуса он изобретает салат с яичной и лимонной заправкой, проявляя свою сущность новатора. Поскольку вода здесь ненадежна, он экспериментирует с местными винами, и на сей предмет его суждения гораздо менее строги, чем у Сен-Симона. Попутно мы узнаем, что «я редко ругаюсь, мало пью и не курю. Из этого следует, что, когда мне случается делать что-либо из сих трех вещей, запрещенных Божьими заповедями и Церковью, я всегда перегибаю палку». Здесь он впервые сознается в пьянстве.

Они едят, шутят, ходят в театры и выходят в свет, если находятся в городе, записывают дневные впечатления или делают наброски, в деревне или в горах рано ложатся спать. Александр пишет Дельфине де Жирарден регулярно. В своем стремлении поставлять ей самую исчерпывающую информацию об испанских нравах он вынужден обследовать и дома, не пользующиеся «самой лучшей репутацией», где существует стыдливая проституция, не влекущая за собой потери общественного уважения. «Принцессы имеют особые дома, живут они в лоне семьи; подобно царским дочерям античных времен, которые ходили по воду к источнику и сами должны были шить себе одежду, они занимаются промыслом». По вечерам же отец, мать или брат провожают их к месту работы. «Задумчивые и серьезные, они входят, ни слова не говоря, садятся и ждут, чтобы каландары или путешественники начали за ними ухаживать. <…> Сказать, что это ухаживание длится так же долго и что оно столь же целомудренно, как то, что происходит за пределами балкона и по другую сторону жалюзи, значило бы преувеличить; но видимость, по крайней мере, соблюдена: принцессы выглядят податливыми, способными уступить капризу, увлечению; они поднимаются и, опершись о руку кавалера, делают с ним несколько кругов по квартире или по саду, вслед за тем исчезая без шума, без треска, без демонстраций, а через какое-то довольно длительное время появляются вновь, все так же опершись о руку кавалера. И вы вольны, настолько лицо их безмятежно, настолько одежда их сохраняет целомудренную безупречность, вы вольны думать, что они только что просто прослушали курс из астрономии или прочитали главу из «Дон Кихота Ламанчского».

Толедо, Гренада, Кордова, «дорога долгая, хотя и не слишком богатая происшествиями. Одни и те же заботы. Как будем обедать? Как будем ужинать? И где ночевать? Время от времени, дабы обострить теряющийся интерес, возникает проблема воров, которых, разумеется, не видно, а если оказывается видно, то они смиренно приносят вам свои извинения за то, что вы их заметили». При этом читателю не скучно ни минуты. Веселая дружеская прогулка преобразуется в занимательную эпопею. Вот опрокинулся экипаж, вот мальчишки бросают в них камнями, охота — все обрастает необычайно смешными деталями. Пейзажи и виды городов образуют живые, благоухающие картины с удивительно современным колоритом. «Кадикс — единственный город, где видел я улицы, как будто ведущие в небо. Вообразите, сударыня, улицы, о которых я говорю, упираются в пустоту и окаймлены бесконечностью; лазурь, простирающаяся на исходе двух белых линий, является тогда синевой самой насыщенной, самой абсолютной, самой густой». Особый аромат придает его рассказам дружеская ирония, с которой он выводит на сцену своих спутников. Избалованный, чтобы не сказать испорченный, сын, которым он так гордится и которого задержит в Кордове любовное приключение. Маке, всегда сохраняющий достоинство, даже когда оказывается погребен под грудой своих дорожных товарищей во время аварии с каретой. Буланже, совершенно никудышный наездник, которого необходимо привязывать к мулу. Дебароль, никогда не расстающийся с самострелом, отдача от которого сбивает его с ног и наносит удары, подобные звонким пощечинам. И, конечно, Поль, у которого «всегда наготове хлеб с ветчиной, с колбасой, с вареными яйцами <…> и фляга, полная белого или красного вина». Наевшись и напившись, он засыпает и падает с мула. «Никакого шума при этом не слышно. Он просто вскакивает, и все. Когда же Поль вновь на ногах, он расплывается в улыбке, блестя всеми тридцатью двумя зубами». В результате этих падений «он терял вино, то вместе с флягой, то вместе с нашими чашками, терял наш порох, нашу дробь, а то и несколько доверенных ему томиков стихов». В следующем году Поль в свои двадцать шесть лет умрет от тифа, и Александр будет оплакивать «молодого красавца араба из Сеннара»[69], который являл собой «само благородство. Среди других слуг казался он черным принцем, похищенным из его земли и обращенным в рабство».