Карлис Озолс - Мемуары посланника

И ему, и Озолсу я рисовал положение русского народа в мрачных красках, а они оба когда-то, в пору 1-й Государственной думы, идейно и «платонически» распинались за счастье народа. Но воспроизводить здесь все то, что я им говорил, на что открывал глаза, просто невозможно.

Немецкий агент в роли латвийского секретаря

Произошел курьезный и неприятный случай.

Из Риги в Нью-Йорк в качестве секретаря будущего латвийского посольства должен был отправиться некий господин Нагель. Он-то и подвел нашего министра иностранных дел Мейеровица.

История такова.

В Латвии уже успело образоваться несколько политических партий. Каждая претендовала на руководящую роль в государственной жизни молодой страны. Это обстоятельство легко могли использовать враги и компрометировать, где и как возможно. К министру Мейеровицу приставали с разных сторон, убеждая, что в Америке надо как можно скорее создать настоящее посольство, недостаточно иметь одного представителя – меня. Я со своей стороны убеждал, что все это пока излишне. Тем не менее до моего сведения довели, что в ближайшем будущем, как только будет получена американская виза, ко мне приедет секретарь будущего посольства в Вашингтоне, совершенно неизвестный мне господин Нагель. Сотрудник американского представительства в Риге мистер Йоунг запросил у Вашингтона разрешение дать Нагелю американскую визу. Ответа не последовало. Йоунг сделал новый запрос, опять ничего. Тогда он решил самостоятельно дать Нагелю визу и довести до сведения своего правительства.

Вот тут-то и началось. Мне позвонили из Вашингтона и просили немедленно приехать по важному делу. На другой день в Вашингтоне я узнал, о, времена, что, по сведениям американского правительства, Нагель был, а может быть, теперь является германским секретным агентом. Во время войны он в Скандинавии являлся «посредником» между Россией и Германией. Из этого Вашингтон сделал совершенно правильный вывод, Нагеля в Америку не пускать. Немедленно телеграфирую в Ригу, но получаю ответ, что Нагель уже выехал и находится по пути в Америку. Мне поручалось довести до его сведения по прибытии парохода, чтобы он немедленно возвращался обратно.

Наконец пароход причаливает. Американские власти задерживают Нагеля, препровождают на остров Элис и сообщают, что на материк его не пустят, он должен немедленно уехать. В свою очередь, приезжаю я, знакомлюсь с ним и его женой, красноволосой немкой, передаю распоряжение моего правительства. Нагель оказался стреляной птицей неожиданных полетов. Ехать обратно отказался. Тотчас поднялась скандальная газетная шумиха. И что же? Запрет американских властей, приказ латвийского правительства, все оказалось напрасным. У Нагеля нашлись «свои люди» в Нью-Йорке, поверившие в совершенную невиновность молодого дипломата, и взяли его на поруки. Нагель был отпущен и остался.

Прошло четыре года. Я был уже латвийским посланником в Москве. Однажды ко мне пришел с докладом секретарь и сообщил, что некто Нагель, по его словам, латвийский гражданин, служивший в русском Аркосе сначала в Лондоне, а потом в Америке, прибыл в Москву и хочет получить новый паспорт. Секретарь просил его подождать, сказав: «Наш посланник был в Америке нашим представителем, может быть, он вас и знает». Я сказал секретарю: «Приведите ко мне Нагеля». Увы, на сей раз его так и не удалось увидеть. Нагель, видя, что паспорта не получить без меня, сбежал и уже никогда не являлся в наше посольство. Тут уже не только я мог убедиться, кто такой Нагель и каковы его цели, деятельность и моральные ценности. Иная загадка раскрывается даже без нашего участия.

Княгиня Кантакузен и ее камеристка

Были агенты и другого рода, невольные «шпионы», вершившие свое дело не из корысти, а из любви к отечеству.

Первым американским комиссионером в Балтийских странах был мистер Джон Гэйд, бывший член миссии полковника Грана, весьма культурный и интеллигентный человек. Он искренне жалел русских и прибалтийских аристократов, которых судьба карала без милости, будто наказывая за собственные грехи и преступления предков. В рижской конторе Джона Гэйда были служащие из бывших баронов, у него служила и светлейшая княгиня Дивен, правда всегда относившаяся к Латвии вполне лояльно, как и вся ее семья. Однако таким составом конторы латыши были не особенно довольны. Те же чувства испытывали эстонцы и литовцы. Когда Гэйд неожиданно приехал в Америку, ко мне явилась молодая женщина, латышка-американка, и рассказала интересные вещи.

– Я компаньонка-камеристка русской княгини Кантакузен, внучки бывшего американского президента. Княгиня играет большую роль в политике, особенно в вопросах России. У нее политический салон. Мистер Гэйд перед отъездом в Балтику был у нее, она внушала, что он прежде всего должен понять положение несчастной России, во всяком случае, меньше думать о балтийских интересах. То же самое произошло и по приезде Гэйд из Риги. Тотчас он нанес визит княгине, и она снова говорила ему о том же, что не надо поддерживать Балтийские страны, это второстепенный вопрос по сравнению с судьбой, завтрашней историей и интересами потрясенной России.

Моя собеседница, камеристка княгини Кантакузен, считала долгом предупредить меня, осветить это дело, роль княгини, ее влияние на мистера Гэйд.

– Мне, – говорила она, – как природной латышке, все это больно, и я решила рассказать вам обо всем по секрету.

Никогда больше этой женщины я не видел, разумеется, никак не могу поручиться за правду ее слов. Все же при встречах с Гэйд я осторожно намекал ему на некоторые излишние симпатии, доверчивость, недостаточную объективность. Скоро Гэйд был отозван, и на его место назначили мистера Йоунга. Свою контору он поставил на других началах, вне всяких посторонних влияний, и это должно было вселять к нему доверие латышей.

Было бы преувеличением сказать, что значение и влияние салона княгини Кантакузен были особенно значительны. Не все склонялись к ее мнению, не все и молчали об этом. Княгине Кантакузен приходилось встречать открытых оппоненток. Однажды в обществе, на каком-то чаепитии, где меня, как представителя молодой республики Латвии, познакомили с кружком дам, я не мог не понять, что большинство присутствовавших вполне разделяли точку зрения княгини, сочувствовали России. Некоторые дамы даже стали меня слегка задевать и обвинять латышей, как пособников гибели России. Тогда одна, возможно, немного экспансивная, но очень симпатичная дама вдруг спросила:

– А как велико население Латвии?

– Неполные два миллиона.

– А как велико население России?