Вильгельм II Гогенцоллерн - События и люди. 1878-1918

Успех переговоров между государственными деятелями обеих стран, казалось, обещал хорошие виды на будущее. И обе стороны, ознакомившись ближе друг с другом и успокоившись от прежних тревог, прониклись надеждой на то, что наши взаимоотношения примут благоприятный характер. Во время моего пребывания весной на Корфу начались беспорядки среди малиссоров (албанского племени), приковавшие к себе напряженное внимание Греции. В Корфу были хорошо осведомлены о постоянной контрабанде оружия из Италии через Валону в Албанию, и в греческих кругах склонялись к мнению, что в этих событиях немалую роль сыграли разные махинации, строившиеся как по ту сторону Адриатического моря, так и в Черногории. Новый турецкий режим, как указывали в греческих кругах, не умеет обращаться с албанцами, которые очень обидчивы и недоверчивы. Прежний султан Абдул Гамид хорошо знал эти черты албанцев и прекрасно сумел наладить хорошие отношения с ними и держать их в повиновении. Однако и сейчас осложнений событий в Албании никто не опасался.

В начале 1911 года я получил очень сердечное письменное приглашение английского короля Георга присутствовать вместе с императрицей на открытии памятника королеве Виктории, нашей общей бабушки. В связи с этим я в середине мая отправился вместе с императрицей и нашей дочерью в Лондон.

И со стороны английской королевской семьи, и со стороны жителей Лондона нам был оказан сердечный прием. Торжества по поводу открытия памятника были мастерски и очень пышно организованы. Огромная круглая площадь перед Букингемским дворцом была окружена трибунами, переполненными приглашенной публикой. На площади стояли шпалеры всевозможных родов войск и полков британской армии в парадных формах, кавалерия и артиллерия. К памятнику были стянуты знаменосцы со всеми войсковыми знаменами. Королевская семья с ее гостями и свитой сгруппировалась перед самим памятником. Король Георг произнес приветственную речь, которая произвела хорошее впечатление. В ней он между прочим упомянул и о германской императорской чете.

Наброшенное на памятник покрывало упало при салюте и приветственных криках. Момент, когда показалась мраморная статуя сидящей на троне королевы, над которой возвышалась золотая богиня победы, был захватывающим. Затем последовало прохождение в церемониальном марше стоявших на параде войск. Впереди шли гвардейцы, за ними   горцы, своими яркими цветными одеждами вносившие в картину военного зрелища элемент какой-то особой живописности, затем следовали остальные войска. Парад происходил на круглом плацу, и войска должны были двигаться, постоянно поворачиваясь; в то время как наружное крыло выступало вперед, внутреннее должно было задерживаться. С этой нелегкой задачей войска справились блестяще: ни один солдат не выступил из шеренги. Руководивший парадом герцог Коннаутский по справедливости встретил общее одобрение, всецело предназначенное ему.

Остальные дни нашего пребывания в Лондоне были использованы для прогулок. Благодаря гостеприимству, проявленному к нам со стороны знатных английских семей, мы имели случай вступить в тесное общение со многими членами английского общества.

Особое художественное наслаждение король доставил своим гостям театральным представлением в «Drury Lane». Труппой, специально сформированной для этого случая и состоявшей из первых в Лондоне актеров и актрис, была поставлена известная английская пьеса «Money». В виде сюрприза в антракте опустился занавес, нарисованный для данного случая одной дамой. В натуральную величину он изображал нас, короля Георга и меня, верхом подъезжающими друг к другу и по-военному салютующими. Картина, выполненная с большой экспрессией, вызвала громкие аплодисменты публики. Игра актеров и актрис в «Money» была образцовой, так как каждый из них в совершенстве играл свою роль, даже самую маленькую. Это было действительно классическое представление.

На другой день были продемонстрированы на Олимпийском ристалище спортивные состязания британской армии и флота. Они показали выдающееся спортивное искусство и отдельных лиц, пеших и конных, и целых сомкнутых войсковых частей. Описывая здесь открытие памятника, а еще раньше   похороны Эдуарда VII, я намеренно остановился на внешней напыщенности, обычной в подобных случаях в Англии. Как видно, в парламентской, так называемой демократической стране придают больше значения почти средневековым проявлениям помпезной пышности, чем в Германской империи.

Поведение французов в Марокко, не соответствовавшее постановлениям Алжирской конференции, снова привлекло к себе внимание дипломатов. Поэтому канцлер попросил меня, если представится случай, узнать мнение короля Георга о Марокканском вопросе. Я спросил короля, придерживается ли он того мнения, что образ действий Франции не расходится с постановлениями Алжирской конференции? Король ответил, что в действительности этих постановлений больше не существует и лучше всего совершенно предать их забвению. Французы в сущности сделали в Марокко то же самое, что в свое время англичане в Египте. Англия поэтому не будет ставить французам никаких препятствий на их пути. Надо примириться со свершившимся фактом занятия Марокко и договориться с Францией о коммерческих гарантиях. В общем наше посещение Лондона до конца прошло удачно. Лондонцы всех слоев населения, стоило им увидеть нас, гостей своего короля, всякий раз выражали нам свою симпатию.

Таким образом, германская императорская чета вернулась домой с наилучшими впечатлениями. Когда я поделился ими с канцлером, он остался очень доволен. Из замечаний короля Георга он вывел, что Англия считает постановления Алжирской конференции уже не существующими и не будет чинить никаких препятствий занятию Марокко. В связи с этим он и наметил проводившуюся им и ведомством иностранных дел линию, приведшую к инциденту в Агадире,   последнюю, снова оказавшейся неудачной попыткой сохранить наше влияние в Марокко. Положение особенно обострилось во время Кильской недели. Ведомство иностранных дел сообщило мне свое намерение послать в Марокко «Пантеру». Я испытал сильные колебания по поводу этого шага, но ввиду настойчивых представлений со стороны ведомства иностранных дел я был вынужден отложить свои сомнения в сторону.

Первая половина 1912 года ознаменовалась посланием сэра Эрнеста Касселя с вербальной нотой, в которой Англия предлагала свой нейтралитет в случае «неспровоцированного» нападения на Германию при условии, если последняя согласится на ограничение своего военно-морского строительства и на скрытый отказ от последнего законопроекта о флоте. После благожелательного ответа с нашей стороны в Берлин был послан лорд Гальдан для ведения переговоров. В результате переговоры потерпели крушение из-за поведения Англии (сэра Грея), взявшей обратно свою собственную вербальную ноту, так как Грей боялся задеть французов германо-английским соглашением и повредить англо-франко-русскому соглашению. В деталях обстоятельства дела были таковы. 29 января 1912 года, перед обедом, ко мне во дворец в Берлине явился господин Баллин, прося об аудиенции. Я предположил, что речь идет еще об одном поздравлении с днем моего рождения, и поэтому был немало удивлен, когда Баллин после кратких поздравлений доложил, что он пришел ко мне в качестве посланца сэра Эрнеста Касселя, который только что прибыл в Берлин с особой миссией и просит о приеме. Я спросил, идет ли речь о политической миссии, и если это так, то почему посредником в этой аудиенции не явился английский посол. Из ответа Баллина выяснилось, что дело, по намекам Касселя, по-видимому, очень важное, и его решение в обход посла в данном случае объясняется тем, что в Лондоне было выражено особое желание не вмешивать в это дело официальные дипломатические инстанции   как английские, так и германские. Я сказал, что готов тотчас же принять Касселя, но прибавил, что если поручение Касселя будет касаться политических вопросов, то я, как конституционный монарх, немедленно вызову канцлера, ибо не могу единолично, без канцлера, вести переговоры с представителем другой державы. Баллин привел Касселя, который передал мне документ, составленный «с одобрения и ведома английского правительства». Я прочел небольшой клочок бумаги и был немало удивлен, когда в моих руках оказалось формальное предложение нейтралитета на случай будущих военных столкновений Германии, но поставленное в зависимость от известных ограничений в области строительства военного флота. Вопрос о таких ограничениях в развитии морских сил должен был стать предметом обоюдных переговоров и соглашений. Я вышел с Баллином в смежную комнату (комнату адъютантов) и показал ему документ. Когда он прочел бумаги, мы оба сразу выговорили: «Вербальная нота».