Виктор Михайлов - Повесть о чекисте

Публика на пляже была самая пестрая: румынские господа офицеры с дамами и денщиками, которые под палящим солнцем оберегали господскую одежду; жены чиновников румынской администрации, жирные, малоподвижные, в откровенных купальниках; дельцы, спекулянты, целые компании, каждая со своим тентом и винами в ведерках со льдом.

Ася Квак, как всегда, с Москетти и Загоруйченко. Боксер в трусах с вышитым трезубцем — эмблемой украинских националистов. Он позирует, играет мышцами, жадно ловит все сказанное ему вслед. Они приехали в машине итальянского консула, большом семиместном «Фиате», в которой было холодное пиво и бутерброды — забота хозяина «Гамбринуса» Мавромати.

Устроившись на лежаке рядом с Загоруйченко, Николай пытался навести разговор на интересующую его тему:

— В прошлый раз этот самовлюбленный Нарцисс — Илинич вмешался в нашу беседу...

— О чем? — спросил Загоруйченко.

— Мы говорили о том, кто и когда перешел линию фронта...

— А, помню!

— Я это сделал с большим опозданием, тебе удалось в тридцать девятом, хотя я и не могу себе представить как...

— Очень просто. На соревнованиях в Ленинграде ко мне в раздевалку зашел тренер немецкой команды и сказал... Ну, что он сказал, не так важно. Он назначил мне свидание. С ним пришел еще один, помощник военного атташе посольства... Меня долго уговаривать не надо было, я быстро сообразил что к чему... Это Илинич считает, что у меня мускулы развиты за счет мозгового вещества...

«Илинич прав, — подумал Николай, — он просто глуп, этот Загоруйченко, по-кулацки расчетлив. И с Асей Квак он путается не без корысти: кредит в «Гамбринусе», да и Мавромати — член правления клуба «Ринг», один из его учредителей. Мелкая, продажная душонка! Беда, что с ним общается молодежь. Некоторые юнцы считают Загоруйченко своим идеалом, подражают ему, идут за ним... Куда же он их ведет, человек без родины?» Но вслух Николай сказал:

— Свое предложение дипломат подкрепил чем-нибудь существенным?

— Хохол словам не верит, деньги на бочку!

— А что же за эти деньги?

— Так, разное... Получить, передать, укрыть, посветить...

— А ты когда-нибудь думал, Олег, что придется держать ответ?

— Перед кем? — Лицо его приняло настороженное выражение, бугры мышц напряглись и замерли в ожидании ответа.

Подняв с земли камень, Николай сказал, словно думая вслух:

— Перед тем, что хранит этот ракушечник... Перед теми, кто в землю ушел... Из земли выйдет...

— Ха! — облегченно выдохнул Загоруйченко и перевернулся на спину. — Ты, случаем, вирши не кропаешь?

— Нет, стихов не пишу... — сказал Николай и сквозь усмешку добавил: — Богословием занимаюсь...

Как ни тихо было это сказано, Загоруйченко услышал и удивленно вскинул на него глаза.

Потом, закусывая ломтями сыра, они пили пиво в посольской машине, ели мидии, приготовленные по-гречески, купались, лежали на солнце...

Были и встречи — к ним подходили разные и совершенно незнакомые Николаю люди. Расслабленные солнцем, они вели безразличные неторопливые разговоры обо всем и ни о чем, двусмысленные и пошлые...

И все же Николаю удалось разбудить в Берте какие-то человеческие чувства, вызвать ее на откровенный разговор. Случилось это так.

— Мне нравится Илинич, — сказал Николай, когда они остались вдвоем в машине. — Сильный человек. Он знает, чего он хочет.

— Вы так думаете? — Берта иронически улыбнулась.

— Конечно, я его совершенно не знаю. Впервые увидел в тот вечер. Но я читал его статьи, присматривался издали... Человек он яркий, самобытный...

Этого оказалось достаточным, чтобы Берта, вспыхнув от негодования, заговорила... Она говорила так, словно долго хранимое молчание ей стало невыносимым.

Берта Шрамм, это ее девичья фамилия, родилась в Люстдорфе в зажиточной семье немецкого колониста. В тридцать пятом году, шестнадцати лет, вышла замуж за судового механика. Муж взял ее из дома, где вся жизнь была подчинена накопительству, власти денег. С двенадцати лет Берте внушали: ты у нас одна, все, доченька, тебе, твое приданое, твои сундуки. Но пришел человек и взял ее без приданого, без сундуков... Мир оказался новым и сказочно красивым. Но однажды среди ночи, в этот день муж вернулся из загранплавания, в их комнату, громко топоча сапогами, вошли люди, все перерыли в доме, забрали какие-то бумаги и увели мужа... Берта стала женой «врага народа», Ей сказали, что муж ее продался за тридцать сребреников. Теперь ей было все равно, что станется с ее жизнью...

— И вот что из меня сделали, — проглотив слезный ком, сказала она. — Вы, наверное, думали, что мне сорок, а мне двадцать четыре... К чему я все это? Да! Илинич! «Человек яркий, самобытный». Было время, так думала и я... Скажите, Николай, после того что сделали со мной люди, вы понимаете, как я очутилась в доме на Колодезном? — и не дожидаясь ответа: — Вот я думаю об Илиниче и не могу понять: зачем он появился в Колодезном переулке? У меня все отняли, ничего не дав взамен. Ему было все дано: он кончил институт с отличием, стал инженером, занимал высокий пост, перед ним открывалась возможность научной деятельности. И вот в тридцать седьмом его по дешевке купили... А в конце сорок первого он перешел фронт, был офицером в отряде «Тодт», получил гитлеровские награды, ездил в оккупированную Варшаву, в Брюссель и Париж. Он и сейчас делает что-то и где-то... А внешне — благородная грусть и разочарованная улыбка... «Человек самобытный и яркий». Когда он появился в Одессе, я тоже клюнула на этого «самобытного червячка»... Я женщина, мне простительно, но вы...

— Живете по закону инерции, — неопределенно сказал Николай.

— Специальности у меня нет. Что я умею делать? Ничего. На Колодезном я хоть сыта и крыша над головой...

В машину вернулась троица Квак, стало тесно и шумно. Они одевались, и если Николай и Берта хотели, чтобы их подвезли до центра, надо было торопиться.

Николай Федорович ЛЯШЕНКО

Бригадир механического цеха, активный член подпольной группы.

Позже, оставшись наедине с клеенчатой тетрадью, анализируя сегодняшний день, Николай пришел к заключению, что время не прошло даром. Но мысленно он был уже в завтрашнем дне, на завтра назначено испытание «Райнконтра».

Два дня назад бригадир Ляшенко пришел к Рябошапченко в большом смятении:

— Что будем делать, Иван Александрович? — сказал он. — При укладке валов и монтаже муфт переднего и заднего хода смещение на полтора миллиметра!..

— А что говорит инженер Гефт?

— Он вроде ничего не видит, говорит: «Гут!» За такое «гут» нам головы оторвут! — мрачно сострил Ляшенко.

— Будем собирать, как есть, — подумав, решил Рябошапченко.