Николай Кочин - Кулибин

Спускали на воду стодвадцатипушечный корабль «Благодать». Было очень много зрителей, в том числе и Кулибин. Механик усомнился в благополучном исходе спуска. Ученые инженеры его зло высмеяли. Но вот, когда царь отдал команду начать спуск, судно застряло. Специалисты-инженеры ничего не могли поделать, ожидалась катастрофа. Разгневанный Павел уехал. Ученые-кораблестроители от страха потеряли голову и, наконец, вынуждены были обратиться к Кулибину за советом. Изобретатель просидел ночь над вычислениями. На рассвете корабль был опутан канатами, обвешан блоками, обставлен воротами. Потом Кулибин взошел на корабль и махнул белым платком. Рабочие взялись за канаты. «Благодать» тронулась и спустилась на воду.

Нередко Кулибина по прихоти царя поднимали с постели. Так, однажды вечером прискакал к нему фельдъегерь и объявил, что надо немедленно явиться к «его величеству». Встревоженный Кулибин предстал перед лицом императора, которому везде чудились козни, заговоры и даже стихийные бедствия.

— Давно ли вы живете в Петербурге? — спросил Павел изобретателя.

— Около тридцати лет, ваше величество.

— Случалось ли быть здесь землетрясению и столь сильной буре, как вчерашнего дня?

— О землетрясениях я не помню, а буря была сильнее во время последнего наводнения.

— Комендант крепости доносит мне, что вчерашний день в домике, в коем хранится ботик дедушки,

пол обрушился, в соборе случилось то же самое, и шпиль колокольни от землетрясения покривился, Надо исправить его, дабы падением не причинило вреда.

— Повеление вашего императорского величества я должен чтить, но осмеливаюсь доложить, что исправление и укрепление шпиля дело архитектора, а не механика.

— Гваренги[63] говорит, что это дело механика.

— Собор строил не механик, а архитектор, — ответил Кулибин, но согласился исправить шпиль, хотя это не было его делом.

Павел позвонил в колокольчик и велел призвать Гваренги.

— Общими силами, — сказал царь, — исправьте шпиль и мне донесите.

Кулибин находил оригинальное решение всякой предложенной ему задачи, он и тут не растерялся.

Независимо от знаменитого архитектора Гваренги, он простым способом, без лесов и сложных механизмов, непосредственно с земли исследовал состояние шпиля.

В стужу, по льду и глубокому снегу обходит Кулибин Петропавловскую крепость со всех сторон, ставит ватерпасы, смотрит по отвесной гирьке на шпиль и не находит ни малейшего отклонения его. Он докладывает о своем заключении коменданту крепости. «Быть того не может! — кричит тот. — Пойдемте, я вам докажу, что вы ошибаетесь». Он ведет Кулибина в коридор и, указывая на дверь, говорит: «Посмотрите на шпиль в эти двери и сразу увидите, как он покривился от бури». — «Вижу, — отвечает изобретатель, — но крив не шпиль, а ваши двери». Он вынул гирьку на шнурке и доказал коменданту ошибку. Тот, боясь гнева Павла, стал умолять Кулибина не сообщать ничего царю.

Тогда Кулибин решил обследовать шпиль для видимости. Вместе с Гваренги они отправились в крепость и взобрались на верхний ярус колокольни. Тучный Гваренги не мог следовать дальше. Кулибин взобрался на самый верх по проволочным лестницам, потом перебрался через висячие колокола, ухватился за курантные проволоки и повис в воздухе.

Подниматься внутри шпиля приходилось по конструктивным его элементам, лестницы там не было, а Кулибин был уже старик. Он понимал всю рискованность своего предприятия и перед тем простился с семьей, сделав все распоряжения на случай печального исхода.

Но кончилось все благополучно. Он еще раз убедился в исправности шпиля, осмотрел болты, привинтил их крепче. Потом спустился вниз. Чтобы не подводить коменданта, составили рапорт о том, что шпиль действительно был погнут, но теперь исправлен.

Во время описанной выше беседы с Павлом Кулибин, между прочим, упомянул, что он ежедневно подымается на верхний этаж дворца для проверки дворцовых часов.

Теперь, после успешного завершения дела, вспомнили и об этом. Биограф умиленно сообщает, что «не забыли механика и ассигновали ему за наблюдение над дворцовыми часами некую сумму в год».

Надо было случиться капризу больного императора, чтобы шестилетний утомительный труд Кулибина был, наконец, замечен и оплачен. «Милость» очень сомнительная, если учесть, что Кулибин рисковал жизнью при выполнении царской прихоти.

Единственный источник, из которого можно было кое-что взять для уяснения обстоятельств жизни Кулибина в ту пору, — это его письма к зятю и дочери своей Поповым, жившим в сельце Карповке, недалеко от Нижнего.

Почти в каждом письме, посылаемом Кулибиным в последний период его столичной жизни, есть обмолвки о «стесненных обстоятельствах». Сущность этих «обстоятельств» понятна для переписывающихся сторон, но читателю приходится лишь делать догадки. 16 января 1800 года Кулибин сообщает: «Мои обстоятельства покрыты, как и прежде, неизвестностью». О каких обстоятельствах говорит он здесь? Очевидно, о служебных. Положение старика, отдавшего всю жизнь изобретательству, становилось все более шатким.

В письме от 2 февраля 1800 года говорится: «У меня в доме, слава богу, здоровы, жена и дети вам кланяются, но обстоятельства мои все же не переменяются». В следующем письме без даты, написанном в начале марта, он просит узнать, «кому будет ведомо, почем нанимают скидышных работников из Камышина и до Нижнего». Здесь уже проскальзывает его интерес к судоходству на Волге. Может быть, он в то время уже знал о своей судьбе, то есть, что в Академии ему не удержаться и что жить ему придется в Нижнем. 12 марта 1800 года опять тот же мотив: «Обстоятельства мои все без известности и поныне, в коих кажется и надежды к лучшему не предвидится» (здесь и ниже курсив наш. — Н. К.). 9 апреля 1800 года: «Письмо ваше от 20 марта я получил 2 апреля исправно, в нем писали вы о найме работных людей, за что вас покорнейше благодарю, но обстоятельства содержат меня все еще в безызвестности и поныне». Но вот 10 сентября 1800 года жалобы его усиливаются: «Обстоятельства мои все прежние, но от продолжения стали быть теснее». Следующее письмо, посланное тем же Поповым 1 октября того же года, содержит признания зловещие, но облеченные все в ту же общую форму намека: «О себе вам извествую, что… я и со всеми домашними здоров… но обстоятельства чрезвычайно тесны». В письме от 16 ноября того же года после рассказа о том, как он, подобно всем жителям Васильевского острова, за неимением в столице моста и «коммуникации», в бурную осень «шатался на той стороне, как и все островитяне, две недели и один день», квартируя у сестры, следует опять та же таинственная обмолвка: «Обстоятельства мои все нимало не поправляются». От 16 декабря 1800 года опять повторился тот же самый роковой намек: «О себе вас уведомляю, что по отпуск сего, слава богу, здоров и с домашними, но обстоятельства, о коих сколько не стараюсь, нимало переменяться к лучшему, по несчастью, не могут, а время от времени становятся теснее».