Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

Генерал поднялся осторожно, так что не скрипнул ни стул, ни половицы, оглянулся на прикрытое занавеской окно и, как был в одних толстых шерстяных носках, быстро и бесшумно метнулся в угол комнаты. Там громоздились гигантским разлапистым кочаном рубашки, куртки, фуфайки, какие-то халаты — все не было времени сколотить шкаф или хотя бы приличную вешалку. В самом основании этого вороха у стены, касаясь подолом дощатого пола, висела тяжелая генеральская шинель с отпоротыми погонами и петлицами. Приобрел ее владелец еще в 86-м году по случаю получения генеральского звания и неведомо зачем. В его службе мундир носила только охрана, но уж очень обрадовал переход в ряды генералитета и хотелось отметить это редкостное и радостное для служивого человека событие. К званию прилагалась солидная по тем временам сумма на экипировку. Она пошла на приобретение шинели, осеннего пальто, повседневного мундира, зимней цигейковой куртки и утепленных галифе. Понимающие люди своевременно подсказали, что в этой куртке и галифе на стеганой бледно-зеленой подкладке можно часами сидеть на льду на зимней рыбалке и не замерзать. Генерал подледным ловом не увлекался, но тем не менее этот наряд взял. Сапоги на меху не подошли: был низковат подъем и от них пришлось с сожалением отказаться. Генеральская же шинель, ни разу не надеванная, в хозяйстве пригодилась. Холодными ночами она стелилась поверх одеяла и согревала добротным мягким сукном.

Старик сдвинул в сторону висящие тряпки, приподнял полу шинели, достал прислоненное к стене двуствольное ружье, осторожно опустил сукно, мягко развернулся и пошел к двери, бесшумно взводя на ходу курки. В левом стволе была картечь, в правом — мелкая утиная дробь. Курковое ружье хорошо, лучше, чем бес-курковое, подходило для действий в темноте. Пробравшись на цыпочках в темный коридорчик — стенания раздавались все отчетливее — Генерал постоял с десяток секунд, чтобы глаза привыкли к темноте, перешел на веранду и, затаившись, еще немного постоял. Что-то царапалось у входной железной двери.

На дворе выпал снег, сквозь стекла веранды угадывался темный силуэт леса и неяркая звезда над ним. Старик не то что боялся темноты, но как-то не доверял ей. Одно дело — самому сливаться с темнотой, смотреть из мрака на яркие окна или залитую светом лужайку, где любая фигура была легкой мишенью для выстрела. Стрелять по людям Генералу не приходилось, не было нужды, но был случай, когда из темных безмолвных кустов, с невысокого пригорка он наводил длинный, похожий на трубу ручного гранатомета телеобъектив на беспечных, ярко освещенных людей и снимал кадр за кадром. Возможно, один из этих кадров стоил кому-то карьеры. Тогда задумываться над такими вещами не приходилось. Появлялись в видеоискателе два счастливых улыбающихся лица, сливались губы в поцелуе — щелк! Надо, чтобы оба лица были видны отчетливо, — щелк! В восторге поднимал сильный мужчина свою подругу на руки — щелк!

Другое дело — выходить из света в темноту. Когда-то, на заре оперативной молодости, шагнул лейтенант с чужого порога в тропическую беспросветную ночь и, прежде чем успел различить контур разлапистой пальмы, был ослеплен невыносимо ярким лучом фонаря, схвачен сильной рукой сзади за шею, в то время как другие сильные руки сжали с двух сторон его запястья, моментально и тщательно обыскан, после чего выброшен мощным толчком в мягкую, липкую, невидимую во тьме придорожную пыль. Никаких сомнительных бумаг или иного, говоря служебным языком, компромата при лейтенанте не было. Пачка денег исчезла вместе с ключами от машины, но машина стояла там, где была оставлена пару часов назад, — в двух километрах от места происшествия, у небольшого рынка. История так и осталась неразгаданной, долго тревожа и самого лейтенанта, и его начальников. Очень не хотелось думать, что на такие выходки способна местная наружка, поэтому пришли к выводу, что имело место обычное ограбление.

Переход из света во мрак до сих пор вызывал у Генерала безотчетную тревогу, приходилось подталкивать себя, заставлять ноги неслышно переступать и нести тело вперед, вслушиваться невольно в каждый шорох и подавлять желание вернуться назад, в свет. (Надо сказать, что ему одинаково неприятны были и яркий свет, и густая темнота, и этот жесткий переход из одного в другое. Он любил сумерки, полумрак, предрассветные и предзакатные минуты, мягкие контуры, негромко говорящих людей. Его характер формировался в ту пору, когда оперативная техника еще не достигла нынешних вершин, когда для негласного фотографирования нужно было яркое освещение, а для подслушивания — отчетливый и громкий разговор. Сейчас это не имело бы никакого значения, но десятки лет назад сумерки были идеальным временем для работы.)

Увидеть через окно входную дверь было бы невозможно, но на столбе как раз на такой случай было пристроено под углом зеркало, что-то вроде примитивного перископа. В зеркале отражалось пустое, наполовину присыпанное снегом крыльцо и комочек, шевелящийся у самой двери. Генерал напряг слух, всмотрелся в темные кусты — незваные гости были мастерами на всякие выдумки. Все было спокойно.

Он положил палец на спуск правого ствола с мелкой дробью для ближнего боя, бесшумно отвел левой рукой смазанный засов, легонько толкнул дверь и отступил на шаг за косяк. «Цепочка нужна, цепочка...» — в сотый раз ругнул себя Генерал, и в этот момент в щель ворвался живой комочек, запрыгал, завизжал, вьюном закрутился у ног.

КСЮША

Живой комочек повизгивал и топал в темноте, колотясь о ноги Генерала. Он прикрыл дверь, осторожно снял с боевого взвода оба курка, нашарил левой рукой выключатель и нажал на кнопку. Свет ударил в глаза, которые Генерал предусмотрительно полуприкрыл, и осветил то ли щенка, то ли маленькую собачку. Длинная рыжая шерсть песика намокла, нависла на мордочку и из-под прядей торчал только блестящий черный нос.

«Ах ты, бедолага, отчаянная душа неприкаянная. Ну пойдем, так уж и быть, погрейся!»

Человек и за ним собака, все еще выказывающая свой восторг и признательность за гостеприимство, проследовали темным коридорчиком, но не в ту комнату, где лежали на столе исписанные листы и было накурено, а прямо на кухню.

«Ну-ка, малыш, покажись, какой ты есть», — дружелюбно наклонился Старик к своему гостю, протянул было руку, чтобы погладить его по мокрой голове, успокоить бродяжку, разделить с ним ужин и порассуждать вслух о собачьей и человечьей судьбе. Многие любят разговаривать с собаками: они смотрят на говорящего все-понимающими сочувствующими глазами, не перебивают, не задают вопросов и не рассказывают о своих болячках. Генерал принадлежал к числу таких людей.