Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания - Леонид Генрихович Зорин
ПУШКИН. Да почему ж? Воздать должное не значит визжать от восторга. Чувство мое к Петру широко и никогда не было застывшим. Было юношеское обожанье, было трезвое уваженье, был и ужас пред этой деспотической волей. Лестно быть его летописцем, а подданным – страшновато.
ЖУКОВСКИЙ. Знаешь, ты кто? Республиканец. Я тебя хорошо постиг. Ты и покойного царя звал деспотом. Как те твои безумные друзья. А между тем Александр Павлович был человек духа, был чувствителен, следовал порывам души.
ПУШКИН. Вот и напрасно. Цари не должны быть чувствительны. Им надобно помнить, что они не смогут долго следовать одним порывам, и тогда недовольство будет тем сильней, чем безотчетней были восторги.
ЖУКОВСКИЙ. Так чего же ты все-таки хочешь?
ПУШКИН. Законов. А еще более – их исполнения.
ЖУКОВСКИЙ. Законы требуют повиновенья. А где оно у тебя, Александр? Знай, и таланту не все дозволено. Право же, я не возьму в толк, почему не любишь ты государя. Поверь мне, он был для тебя отцом.
ПУШКИН. Ах, отче, я сам ничего не знаю. Рад бы любить, хочу любить, да какая-то сила стоит меж нами. Знаю одно: дело мое все хуже.
ЖУКОВСКИЙ. Я десять лет тебе твержу: твоя судьба в твоих руках. Напиши высокое произведение. То, что послужит славе России и твоей. В жизни великого и прекрасного много. Нужно лишь захотеть увидеть. (Обнимает его.) А сейчас – садись да пиши, как умеешь, с сердцем. Полно ребячиться, Александр, пожалей хотя бы меня. (Уходит.)
ПУШКИН (сидит молча, потом – еле слышно). «И во всю ночь безумец бедный, куда стопы ни обращал, куда стопы ни обращал, куда стопы ни обращал…»
9
5 июля 1834 года
У Пушкина. Кроме хозяина, в кабинете Иван Филиппович, человек лет сорока пяти, округлый, с такими же округлыми движениями, и Соболевский с чубуком в зубах.
ПУШКИН (у окна). Я был очень рад узнать вас, любезный Иван Филиппович. И еще более рад тому, что люди дела и промышленности сохраняют в сердце тот идеальный уголок, который дает им любить искусство. Поверьте, что, если бы не обстоятельства, никогда бы не расстался с творением, столь замечательным.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. И я весьма рад, Александр Сергеич. Знал до сего дня одни ваши сочинения, а теперь привел Бог свести знакомство и с сочинителем. Чрезвычайно приятно. Сынок мой от пола вот досюда (жест), а уж знает иные ваши стишки.
ПУШКИН. Это делает мне особую честь. Так что ж вы решили, Иван Филиппович? Я готов отдать статую за двадцать тысяч, это едва ли пятая часть ее цены.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Надо подумать, Александр Сергеич, дела мои меня приучили: семь раз отмерь, один отрежь.
СОБОЛЕВСКИЙ. Да что тут думать? Где вы еще найдете такой перл искусства? Да еще за такие деньги?
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Двадцать тысяч, господин Соболевский, деньги немалые.
СОБОЛЕВСКИЙ. Не все же о деньгах, надо и о душе. Вы еще раз взгляните, какие линии! Уж верно ваятель был в наитии, когда творил. Кроме того, приобретя статую великой императрицы, вы сделаете высокий поступок, который поднимет вас в глазах общества.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Оно, конечно…
СОБОЛЕВСКИЙ. Я уж не говорю, что такой меди вы днем с огнем не сыщете.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Медь-то нынче дешева.
СОБОЛЕВСКИЙ. Пустое. Что сегодня дешево, завтра дорого, я вам дело говорю, я в негоциях толк знаю. Кабы решился мой процесс, я бы сам купил. Почему за границей делают большие состояния? Там завтрашний день в расчет берут.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Ваша правда, а подумать все-таки надо.
СОБОЛЕВСКИЙ. Ну думайте, да поскорей, а то ведь еще охотники набегут.
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Да уж от них куда спрячешься? Прощайте, Александр Сергеич, душевно рад, в святцы день запишу. «У лукоморья кот ученый…»
СОБОЛЕВСКИЙ. Дуб зеленый…
ИВАН ФИЛИППОВИЧ. Прощайте, господин Соболевский.
СОБОЛЕВСКИЙ. До скорого свиданья.
Пушкин уходит провожать гостя и почти сразу же возвращается.
Ну жох!
ПУШКИН. О великолепный! Уста твои млекоточивы, аки дамские холмы.
СОБОЛЕВСКИЙ. Бог с ними, с холмами. Деньги нужны. Уж эти мне отечественные любители искусства. За пятак удавятся.
ПУШКИН. Рейхман сказывал, он картины охотно покупает.
СОБОЛЕВСКИЙ. Покупает, да и продает втридорога. Лабазная душа!
ПУШКИН. По всему видать, сорвалось. Слишком стихи хвалил. (Смотрит в окно.) В будущем месяце переезжать, так при одной мысли, что эта медная дылда за мной потащится, на душе кошки скребут. Будто я к ней приговорен. (Ходит по кабинету.) И тружусь до низложения риз, а все без толку. Как быть, милорд? Хоть в ломбард заложи всю Наташину бижутерию.
СОБОЛЕВСКИЙ. Я б себя заложил, да за меня не дадут и медного гроша. (Разведя руками.) К тому ж и медь нынче дешева.
ПУШКИН. Все бы можно поправить, кабы бежать, и все рухнуло.
СОБОЛЕВСКИЙ. Где ж тебе взять свинцовый лоб? Тот бы все пробил. Полно казниться.
ПУШКИН. Да куда бежать? Кругом зависим. Попреки бы снес. Жена б простила. И в опале люди живут, да вот беда – не пустят в архивы, да и все тут. И прощай мой Петр.
СОБОЛЕВСКИЙ. А если б и так?
ПУШКИН. Нет, на это пойти не могу. Мне царь Петр всячески нужен. У нас с ним, Сергей, свои дела. Он мне должен растолковать, что смеет властитель, а чего не смеет. Где предел государственной необходимости. И какова же цена жизни, пусть заурядной и незаметной.
СОБОЛЕВСКИЙ (всплеснув руками). Прекрасен ты в окрестной мгле! Да что ж за тайна? Спроси меня. Я не Петр, а точно скажу: цена ей гривенник. Коли не меньше.
ПУШКИН. Тут-то мы не сойдемся.
СОБОЛЕВСКИЙ. Что ж делать? А вот что скажу я тебе, друг милый. Уеду-ка я от вас подале. Куда-нибудь этак за Пиренеи. Скука стала одолевать.
ПУШКИН (подходит к нему, обнимает, трется щекой о его плечо). Женись, животик, женись, пора.
СОБОЛЕВСКИЙ. Не проси, мне больно тебе отказывать. Да и что за обычай? Такой же глупый, как все другие. Сказано: не довлеет человеку единому быти, вот и женимся. Вздор, Александр. Первое – человек одинок и в браке, а второе – с тех пор, как мать померла, никто за меня, байстрюка, не пойдет. А мне того и надо. Я в любви партизан.
ПУШКИН. Вот и жена боится, что ты меня развратишь.
СОБОЛЕВСКИЙ. А ты успокой ее, напиши, что это ты меня развращаешь.
ПУШКИН. Куда там,
