Мятежный ангел - Эмир Кустурица
В прошлом столетии Нобелевский комитет часто присуждал премии писателям из стран, находившихся по ту сторону железного занавеса, и после того как лауреату вешали на шею медаль, его жизнь становилась легче и оказывалось возможно терпеть идеологическую анафему, какой его предавали на родине; такого писателя можно было узнать по легкому облачку, что покачивалось у него над головой подобно шляпе, защищающей от солнцепека.
Но что тем временем произошло на востоке — не подернут ли мир новой, куда более жесткой завесой, отделившей Восток от Запада? Сегодня она не просто разъединяет две половины планеты — она падает нам на голову. Чудище тоталитаризма подминает земной шар! Спустя тридцать лет после распада Советского Союза и краха коммунистической идеологии позиция Хандке разозлила оберштурмфюреров глобализма. Они не просто, размахивая руками, разгоняли облачка над головой Петера, но, подобно фанатеющей толпе, изрыгали в его сторону огонь. В прежние времена существовал консенсус. Писатели Востока ратовали за права человека, потому что ими не обладали. Ныне же эти права попраны, ими в основном прикрываются те, кто их узурпировал, в то время как большинство людей совершенно бесправно. Людей слишком много, и только это не по нраву вампирам и кровопийцам, потому, когда в ком-то пробуждается славянская любовь к справедливости, его необходимо унизить, равно как и защищаемый им народ.
На ужин пришел и Вим Вендерс, с которым Хандке связывали дружба и совместная работа. Не знаю, был ли он в курсе «дела секретаря Матса», однако же он то и дело вставал из-за стола, поправлял подтяжки на брюках, отходил к окну и вообще суетился, как эпизодический персонаж из собственного же фильма. Мы с Крюгером вспоминали нашу встречу в Монако двадцать три года назад. Тогда он получил премию за свой поэтический сборник, а мою «Черную кошку» удостоили награды за «самый популярный иностранный неанглоязычный фильм».
— Что происходит у вас на Балканах? Отчего столько горя и крови?
— Я тоже могу тебя спросить: как так случилось, что в девятнадцатом и двадцатом веках у вас погибло столько людей? Разница лишь в том, что, побеждали вы или проигрывали, уступая интересам тех, кто был сильнее, ваши войны велись ради выгоды, а наши войны ведутся либо за свободу, или из вражды к соседу-иноверцу — то есть против чужих интересов.
— И все же это массовые убийства…
Всякое общество основано на злодеяниях, которые оправдываются прогрессом или необходимостью выживания. Гердер называет «гуманностью» чувство долга одного человека по отношению к другому, гражданина к гражданину. Гуманность — это смысл истории. Народы входят в историю, чтобы внести в нее свой вклад, а как только эта задача выполнена и их долг человечеству отдан, они исчезают.
— Помимо исторических уроков, которые мы усвоили от вас, существует импульс, толкающий на массовые убийства ради мести; вокруг этого и вертится история Балкан. Наша месть — ветхозаветная, она рождается как обет, данный теми, кто выжил: когда наступит время, то есть грянет очередная война, совершить кровавое деяние. И вот парадокс: сегодня из-за отношения к одному из таких злодеяний мы ждем, не скажут ли нам, что зря мы приехали в Стокгольм.
— Как это — зря?
— Думаю, Хандке шантажируют. Не то чтобы это был шантаж в чистом виде, но…
— Но — каким образом?
— Битый час секретарь Академии Матс пытался убедить Петера в том, что до вручения ему премии все должны полюбить его!
— Не понимаю.
— Я тоже, но ему предложили изменить точку зрения на события в Сребренице, что, на мой взгляд, не слишком умно. Какого бы мнения о Сребренице писатель ни придерживался, если он скажет то, что требует Матс, ему не поверят даже его противники.
Напряжение, висевшее в воздухе во время празднования дня рождения Михаэля Крюгера, стало частью дальнейших заметных событий. С момента нашего приезда в Стокгольм на слуху были протесты матерей Сребреницы, о которых писатель, впрочем, сказал: «Будь я матерью, оплакивал бы своих покойников в одиночестве!»
Затем разнеслась весть о том, что на вручение Нобелевской премии приедут и матери Республики Сербской, чьих сыновей, а также мужей и братьев убили мусульманские солдаты. В самый канун торжественной церемонии все еще решался вопрос, выйдет ли Петер Хандке на сцену, чтобы принять высочайшую литературную награду.
Великое падение вверх
Никогда прежде Петру Апостолу Спелеологу не доводилось принять такой вызов, какой словно бросал ему пейзаж, открывшийся с крутого склона, над которым тянулись стальные тросы, прежде служившие для переброски песка с одного берега Дрины на другой. Петр Апостол Спелеолог взобрался по ржавой лестнице туда, где по обеим сторонам большого шкива стояли, точно разбитое войско, потрепанные вагонетки. Едва он ступил на железную платформу, трос вздрогнул, а кузова слева ударились друг о друга — один, два, три, он не стал их считать. Повесив рюкзак на шкив, он застегнул страховку, прицепил карабин к тросу и вдруг ощутил, как сердце переполняет гармония: далеко внизу течет река, над которой он, никем не наблюдаемый, пройдет до противоположного берега, а рядом, слева и справа, — ржавые вагонетки, которые продолжали соударяться и, словно расставляя музыкальные акценты, вкрапляли звуки ударов в неумолчный рокот реки. Почувствовав южный ветер в рукавах рубашки и в штанинах брюк, он шагнул вперед. Вагонетки снова стукнулись друг о друга, но теперь качнувшись в другую сторону. Он знал, как ходить по провисающему канату. Ноги ставишь, как в балете, в третьей позиции, слегка растопырив пальцы, а потом отводишь левую ногу чуть назад, притормаживая стопой. Спуск к реке будет едва заметным скольжением — до противоположного берега. Из-под ног сыпалась ржавая крошка, расцвечивая воздух по обеим сторонам троса.
Он раскинул руки, подобно крыльям птицы, готовящейся к полету, поймал равновесие и осторожно двинулся навстречу Дрине. И на что мне все это сдалось, подумал он при этом. Глупо спрашивать. Как если бы случайный прохожий удивлялся, почему профессиональный баскетболист, проходя мимо школьного стадиона, встревает в детский матч.
Он подтягивал одну ногу к другой, скользя вперед, вокруг полная безмятежность, лишь цвет реки тревожно холоден. По сути, ответом на вопрос, на что ему все это сдалось, могла быть только Дрина. Попробуй-ка хоть кто-нибудь, кроме тех, кто пересекает реки по мостам, пройти над рекой, на дне которой лежат древнеримские монеты и черепа
