Игорь Князький - Нерон

По-иному сложилась судьба другого знаменитого матереубийцы — Алкмеона. Его будущий отец Амфиарай, беря в жены Эрифилу, сестру царя Аргоса Адраста, дал клятву вместе с ним, что Эрифила всегда будет судьей в их спорах и они должны будут беспрекословно выполнять ее волю. Шли годы, у Амфиарая и Эрифилы родился сын Алкмеон. Когда он был еще совсем юным, в Аргос прибыл сын Эдипа Полинник. С помощью аргосского царя он мечтал захватить власть в семивратных Фивах, где царил его брат Этеокл. Адраст решился помочь Полиннику и настоял на участии в этом походе Амфиарая. Амфиарай был не только знаменитым воином, но и прорицателем. Он знал потому, что поход этот предпринимается против воли богов, и не желал гневить Зевса и Аполлона, нарушая их волю. Однако Полинник ловко использовал корыстолюбие Эрифилы, пообещав подарить ей драгоценное ожерелье, некогда принадлежавшее Гармонии, жене первого фиванского царя Кадма, если она заставит Амфиарая участвовать в походе. Эрифила не ведала того, что ожерелье Гармонии несет беду тому, кто им обладает, и потому, соблазнившись дорогим подарком, принудила мужа отправиться в поход на Фивы — ведь тот не мог ей отказать, не преступив данной клятвы во всем повиноваться воле супруги! Зная, что в походе ему суждено погибнуть, Амфиарай погрозил мечом Эрифиле и проклял ее за то, что она обрекла его на смерть. Прощаясь с юным Алкмеоном, он заклинал его отомстить Эрифиле за свою погибель. Сын должен был мстить матери, погубившей отца, но он не мог рассчитывать на заступничество Аполлона подобно Оресту, поскольку Амфиарай, участвуя в походе на Фивы, пусть и по вине Эрифилы, нарушал волю богов, в том числе и самого Аполлона. Возмужав, Алкмеон исполнил волю отца и своей рукой убил Эрифилу, родную мать. Как и в случае с Орестом, богини-мстительницы Эринии жестоко разгневались на матереубийцу и стали его повсюду преследовать. Но не только от гнева Эриний пришлось бежать Алкмеону: умирая, Эрифила прокляла сына и ту страну, что даст ему приют. Не раз пытался Алкмеон и очиститься от скверны убийства, и найти приют в какой-либо стране, но рок везде преследовал его. Окончательно же погубили его перешедшие к нему от матери дары Полинника — драгоценное ожерелье Гармонии и одежда, вытканная самой Афиной Палладой. Настигла смерть и Алкмеона.

Нерон, прекрасно знавший и греческую мифологию, и трагедии великих греческих авторов, не мог сам не отождествить себя с Орестом и Алкмеоном. Судьба последнего особо должна была ему казаться пугающей, и он избегал обращаться к образу Алкмеона. Трилогия же Эсхила «Орестея» привлекала его чрезвычайно. Ведь Орест-то был прощен, очищен от скверны матереубийства и в дальнейшем счастливо жил со своею возлюбленной женою Гермионой!

Служение Аполлону, а игра на кифаре, пение, позднее и выступление на сцене — это и было наилучшим способом служения божеству, способному очистить матереубийцу от скверны совершенного им злодеяния, не могло теперь не стать важнейшим для Нерона делом жизни. Ведь страх перед расплатой за убийство Агриппины преследовал его постоянно из года в год, а не только в первые дни после самого преступления. Светоний сообщает, что Нерон не раз признавался, что его преследует образ матери и бегущие Фурии (римский аналог Эриний) с горящими факелами.[87] Поскольку видения такого рода преследовали его постоянно, то он вправе был считать, что Аполлон пока не идет ему навстречу, не очищает от матереубийства. Тем беззаветней, значит, надо ему служить, дабы быть прощенным!

Не полагаясь только на олимпийские божества — Аполлона и Минерву, каковых он вправе был считать своими прямыми покровителями, Нерон, как некогда и его мать, стал обращаться к представителям восточных культов. Правда, если Агриппина хотела узнать свое и сына будущее, то неблагодарный отпрыск надеялся с помощью священнодействий магов, выходцев из Ирана, а может, и ловких проходимцев, себя за таковых умело выдававших, вымолить прощение у духа убитой по его приказанию матери за свое прошлое деяние, каковое, как мы помним, ей-то какие-то мудрецы с Востока и предсказали.

Впрочем, в свое очищение от скверны убийства и в прощение матери он так и не уверовал. Ведь будучи в Греции и присутствуя на элевсинских таинствах, где глашатай, по обычаю, велел удалиться нечестивцам и преступникам, он не осмелился принять посвящение.[88]

Вернемся в первые месяцы после убийства Агриппины, когда Нерон еще только приступал, точнее, намеревался приступить к прямому служению Аполлону своим пением и игрой на кифаре, наряду с совершенствованием в деле управления квадригой.

То ли умело построенная аргументация Нерона подействовала на его воспитателей, то ли, что скорее всего, они просто отчаялись переубедить его, но вскоре Сенека и Бурр решили пойти на уступки. Надеясь все же частично удержать Нерона в рамках поведение, приличествующего принцепсу, префект претория и мудрый философ решили, что пусть он посвятит себя одному из своих странных увлечений, дабы не отдался обоим.[89] Более безобидным они сочли пристрастие Нерона к управлению квадригой — все-таки это действительно забава царей и полководцев древности. Чтобы свидетелей воскрешения старинной царственной забавы было поменьше, огородили специальное ристалище для Нерона в долине Ватикана. Предполагалось присутствие только небольшого числа избранных зрителей, способных либо с пониманием отнестись к причуде обожаемого цезаря, либо покорно изобразить таковое, скрыв свои истинные чувства.

Нерон довольно бойко начал совершенствоваться в непростом искусстве возницы квадриги. Мы не знаем, соотносил он себя при этом с кем-либо из царей и героев древности или с самим богом Аполлоном, а может, просто наслаждался быстрой ездой, упиваясь своим мастерством возничего и с удовольствием демонстрируя свою ловкость. Присутствие публики его заметно вдохновляло, и вскоре ограниченный круг лиц, допущенных к созерцанию императорской езды, стал ему скучен. Нерон велел созывать к ватиканскому ристалищу простой народ Рима. Ликуйте, римляне! Вот перед вами император, который не только щедро дарует вам хлеб, но и сам представляет редкостное зрелище в собственном исполнении!

Надо сказать, что простой римский народ в отличие от покорной условностям и сословной спеси знати восторженно приветствовал цезаря, столь ловко управляющегося с квадригой, дабы доставить удовольствие своим верным подданным.

Нерон, как натура, безусловно, артистичная, отличался наблюдательностью. Неприязненное отношение благородных римлян к его ристалищным занятиям было очевидным. В то же время он видел, что простые римляне вполне искренне одобряют его лихую езду на квадриге на глазах зрителей. Потому он решил по-своему проучить спесивцев, привлекая к выступлениям на арене представителей ведущих сословий римского народа. Ведь если сам принцепс не стыдится, а, напротив, гордится своими выступлениями на ристалище в присутствии многочисленной и совершенно разнородной публики, то чего, собственно, стыдиться пусть даже потомкам знаменитых нобилей, патрициям, всадникам? Неужто они полагают, что достоинства в них более, нежели в царственном потомке божественных Юлия и Августа?