На манжетах мелом. О дипломатических буднях без прикрас - Юрий Михайлович Котов
Подошел к гардеробу – дело было зимой, вижу какой-то пожилой (мне-то тридцать лет) человек снимает скромное полупальтишко. Подтянутый, стройный, с легкой сединой, ростом пониже меня (у меня сто восемьдесят три сантиметра), а лицо вроде бы знакомое. Мучительно пытаюсь вспомнить: где же я его все-таки видел? Провожу гостя в зал и только там соображаю: быть не может – это же Жан Маре! Так и оказалась – именно он – ему тогда было под шестьдесят, и в жизни он оказался совсем не таким, как выглядел на киноэкранах во многих виденных мною ранее фильмах. «Господин Маре, – сказал я, – для меня большая честь лично познакомиться с вами. Вы уже бывали в нашем посольстве?» «Когда-то давно, – ответил тот, – я, знаете ли, не очень часто посещаю всякие светские мероприятия – je suis timide (я скромный, застенчивый)». От рюмки водки Жан Маре отказался, взял бокал красного вина. А дальше уже потоком пошли остальные приглашенные, и больше поговорить с ним мне не пришлось.
Ну и в заключение еще об одной встрече, которая была гораздо продолжительнее, чем предыдущие, да вдобавок к тому же и продуктивной. В 1972 году в Советский Союз на двухнедельные гастроли отправлялась группа французских исполнителей. В ее состав, в частности, входил Ги Беар – весьма популярный во Франции поэт, композитор и певец, но, к сожалению, довольно мало известный тогда в нашей стране.
Я в то время работал в группе культуры и был в курсе этой поездки. И все равно был немного удивлен, когда раздался телефонный звонок и мне сказали, что со мной хотел бы поговорить Ги Беар. Разговор с известным бардом был довольно коротким. Он сказал, что в преддверии отлета в Москву устраивает у себя на вилле небольшой прием, на который хотел бы пригласить меня. При этом он просил, если это возможно, приехать за часок-другой до его начала, мол, хотел бы кое о чем посоветоваться. Естественно, я охотно согласился.
В условленный срок прибыл в поместье Беара – наверное, такое определение больше всего подходит к его месту жительства. Большой особняк, расположенный в парке на склонах Сены, с прекрасной панорамой на саму реку. Хозяин встретил меня весьма любезно и после непродолжительной дружелюбной беседы поведал причину своего желания пообщаться со мной наедине.
Выяснилось, что во время предстоящих гастролей в Советском Союзе (в Москве, Киеве, Риге) он предполагает исполнить одну песню на русском языке и хотел бы, чтобы я послушал ее исполнение и поправил возможные ошибки в произношении. Мэтр взял гитару, сделал несколько аккордов и запел столь любимую мной песню «Эх, дороги». На мой, любительский взгляд, исполнил он ее прекрасно, особенно для человека, не владеющего русским языком. О чем я ему и сказал, отметив, правда, что некоторые погрешности в произношении все же имеются, надо попытаться их исправить.
Особые трудности у Беара возникли со звуком «ы». Он пел так: «Эх, дороги, пиль да туман…» «Пыль, Ги, пыль», – подсказывал я ему. Он старался подражать мне, но «пиль» так и осталась «пилью». Сейчас я без труда нашел в Интернете сделанную Беаром в Москве запись этой песни. Как почти пятьдесят лет тому назад, его исполнение мне снова понравилось, несмотря на начало: «Эх, дороги, пиль да туман…»
Когда я начал писать этот пассаж, то вспомнил, что где-то в моих архивах должна храниться пластиночка, подаренная автором. После долгих поисков нашел ее – вот она передо мной с размашистой короткой надписью: «Юрию Котову на память от Ги Беара». На пластинке всего две песни: «Колыбельная» на стихи Эльзы Триоле, музыка Ги Беара и «Те, кто любят» – стихи Ги Беара по мотивам русской мелодии. Признаюсь, я эту пластинку никогда не проигрывал, а теперь вряд ли найдешь допотопную аппаратуру, на которой это можно сделать. Так что какая это наша мелодия, видимо, так и не узнаю.
Кажется, пора уже заканчивать эту слегка затянувшуюся главу. В заключение упомяну лишь об одном эпизоде, связанном с моим тридцатилетием. Но начать придется издалека – с баскетбола. Это моя любимая игра, которой я посвятил много лет. Поэтому, когда кто-то из знакомых, работавших в ЮНЕСКО, сказал, что у них на вечер, отведенный для игры в баскетбол, не хватает игроков, мы с несколькими «баскетбольными ветеранами» с готовностью откликнулись.
Прекрасно оборудованный спортзал располагался в полуподвале основного служебного здания ЮНЕСКО. Посещали мы его регулярно раз в неделю, хотя на полные составы, то есть пять на пять, игроков иногда не хватало, приходилось играть и четыре на четыре, а то и трое на трое. Изматывались физически весьма сильно и после принятия душа с трудом по пандусу выползали на улицу. А там, буквально в ста метрах, находился весьма симпатичный пивной ресторанчик.
Во Франции пиво в основном подается в бокалах на двести пятьдесят миллилитров – так называемый demi (половинка). Бывают и пол-литровые кружки, а больших объемов встречаются редко. Мы с первого захода сказали хозяину: будут у вас литровые кружки – станем вашими постоянными клиентами. Пришли во второй раз: литровок снова нет. Но уже на третий хозяин с гордостью показал специально приготовленные для нас кружки. Ждать, пока наполняются литровые емкости, надо было весьма долго, а посему первый добравшийся до ресторана баскетболист еще с улицы показывал на пальцах, сколько штук надо наливать.
Пива мы пили вволю, а вот на закуску особенно раскошелиться не могли – довольствовались несколькими тарелками картошки фри с горчицей. А когда поближе познакомились с хозяином, спросили у него, не разрешит ли он нам по дружбе приносить с собой нашу национальную пивную закусь – воблу (ее как раз в больших металлических банках завезли в посольский кооператив). Тот, поколебавшись, все же согласился. И вскоре официант уже привычно вопрошал: «У э вобля (где вобла)?» и расстилал большую бумажную скатерть.
Увлекся описанием наших баскетбольно-пивных посиделок и чуть было не забыл упомянуть о своем предстоящем тридцатилетии. А оно с ними связано следующим образом. Одним из самых активных членов нашей спортгруппы, можно сказать ее
