Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
13. Если общество есть совокупность людей данного поколения, то нация есть совокупность поколений, коллектив на известном протяжении истории. И чем больше это протяжение, при непрерывной культурной динамике, тем важнее роль нации в коллективе наций — человечестве.
VI. Наука и литература
1. Все науки дают знание, история дает кроме того и мудрость как накопленный опыт веков. Речь идет о строго научной и объективной историографии, правдивой, подчиненной высшему критерию этики и гуманности, а не об исторических книгах, служащих орудием той или другой партийной пропаганды. К сожалению, книги последнего рода преобладают. Больше всего фальсифицируется история в школьных учебниках, составленных с целью воспитания молодежи в духе господствующей политической партии или системы управления.
2. Историография как одна из важнейших отраслей социологии отличается от прочих родственных наук тем, что она не только устанавливает законы развития человечества, но и судит действия исторических лиц и коллективов. Поэтому она должна быть особенно осторожна в своих суждениях и приговорах и основывать их не на частных догматах или доктринах, а на общих законах прогресса и на общечеловеческих принципах этики.
3. Слово, которое должно служить орудием проведения мысли в жизнь, может стать при ненормальном употреблении орудием извращения мысли. Очень часто оно становится на место мысли и является формою без содержания. Многие писатели пишут не потому, что у них много мыслей, а потому, что у них много слов. Эту массу вычитанных слов, терминов и модных фраз они комбинируют — и выходит статья или книга, Так являются пустые произведения, состоящие из одних костюмов с манекенами мертвой мысли внутри. Это не литература, а «словесность» в буквальном смысле, набор слов. Мысль должна рождать слово, а не наоборот.
4. Многие произведения немецкой философии являются только продуктами такой «словесности»: бесконечных словосочетаний с воображаемыми понятиями. Это мозговая паутина, которую может сдуть свежий ветер реального мышления.
5. Органический порок символизма и декадентства в поэзии — в том, что тут язык идет гораздо дальше мысли или образа, слово дальше чувства. Ссылка на смутные ощущения не спасает, ибо истинное творчество делает все смутное ясным. Творчество открывает глубины, но не маскирует пустоты.
6. Берегитесь словесного разврата! В русской поэзии XIX в., озаренной солнцем Пушкина и Лермонтова, этого разврата не было; он появился только в начале XX в. Такие «поэты», как Маяковский и Андрей Белый, развратили и поэзию, и прозу. Кто любит Пушкина и Тургенева, не может переносить писания этих декадентов и жонглеров слова.
7. «В стиле проявляется человек» — это слово Бюффона вовсе не так поверхностно, как думают. Есть люди без стиля, как есть писатели без стиля, точнее с шаблонным стилем, с ходячими мыслями и фразами, но есть и такие, которые самостоятельно мыслят и находят для своих мыслей и образов вполне подходящие формы, отражения их души. Это и есть стиль. Писателю со стилем в литературе соответствует вообще человек с характером и лично выработанным стилем жизни.
8. Писатель, тщательно отделывающий свое изложение, чтобы слово вполне соответствовало мысли или образу, испытывает огорчение, когда его произведение читается без понимания тонких оттенков мысли, скрытых в изгибах стиля. Так огорчается поэт, когда его стихи декламируют как прозу, без чувства ритма. Известный ритм есть и в прозе, писанной в минуты вдохновения, но большинство читателей не чувствует этого ритма. Верно сказал Давид Фридрих Штраус о читающей публике, что она как корова пожирает без разбора ароматные цветы вместе с сорной травой[127]. Вспоминается мне сравнение Абрамовича (Менделе): опытная в кулинарии хозяйка изготовляет обед для гостей с любовью художницы своего дела, а гости приходят, набрасываются на еду и пожирают быстро, среди шумных разговоров, совершенно не разбираясь в изысканности изготовленных блюд. И хозяйка спрашивает себя: стоило ли трудиться для них? И писатель спрашивает: для чего все эти заботы о тонкостях стиля, в которых рядовой читатель не разбирается?
9. «Я пою, как птица поет» — говорил Гете о своей лирике. Многие поют так в юности, пишут лирические стихи, пока весна юности сияет или эрос цветет в душе, как поет соловей в майские ночи. Но признак истинного поэта в том, что он поет и после того, как проходит весна жизни (Гете, Виктор Гюго, Гейне и др.).
10. Толстой верно сказал, что автобиография (конечно, правдивая, а не тенденциозная) есть самый лучший вид литературы. В художественном творчестве самые лучшие произведения те, где преобладает автобиографический элемент («Детство и отрочество», «Война и мир» Толстого и т. п.). Я убедился в сильном воспитательном действии искренно и правдиво написанных автобиографий или воспоминаний.
11. Торжественное юбилейное собрание, в котором участвует сам юбиляр, есть выставка его заслуг. Уважающий себя писатель не должен участвовать лично в такой выставке — пусть его чествуют (и свободно критикуют) заочно.
17. Нужен новый Омар, который приказал бы истребить ненужные книги и избавил бы мир от книжного потопа — сказал мне как-то Абрамович-Менделе. Я ответил, что Омар, в своем диком фанатизме сжегший Александрийскую библиотеку (по сомнительному преданию), ценил литературу только с точки зрения Корана и поэтому уничтожил многие классические произведения, а кто нам поручится в беспристрастии и компетентности нового Омара? Однако сама мысль о книжном потопе верна, и великое дело совершил бы тот, кто мог бы выпустить 90 процентов воды из мировой литературы. А так как это невозможно, то надо полагать, что сама жизнь предаст забвению литературные произведения, не заслуживающие памяти потомства.
13. Писатели-стилисты часто бывают плохими ораторами, если не читают свои речи по бумаге, а импровизируют их. Люди, привыкшие во время писания взвешивать каждое слово или писать лишь по вдохновению, чувствуют себя неловко там, где нужно импровизировать, говорить что попало на язык, лишь бы произвести эффект. Но замечается и обратное явление: хорошие ораторы, блестящие адвокаты бывают часто беспомощны в своих литературных произведениях, где нужна отчетливость мысли, а не эффектные слова. Многие красивые речи, стенографически переданные в печати, производят гораздо более слабое впечатление, чем при слушании их; плохие же речи выходят в печати безграмотными и неудобочитаемыми. Я бы поэтому советовал писателям с строгим стилем, не привыкшим часто выступать с речами, читать по бумаге свои большие речи (рефераты, публичные лекции);
