Питер Акройд - Ньютон

Ньютон оказался упрямым и властным коллегой – он постоянно требовал от Флемстида всё новые и новые результаты, подвергая сомнению те, что шли вразрез с его теориями. Когда же Флемстид попросил хотя бы немного прояснить ему эти теории, выяснилось, что понять их он не в состоянии. Кроме того, он допустил ошибку, усомнившись в точности некоторых расчетов Ньютона. Это привело Ньютона в еще большее нетерпение, и он выразил желание, чтобы Флемстид просто посылал ему первичные данные без всяких комментариев. «Мне требуются не ваши выкладки, – писал он, – а лишь ваши наблюдения». Ньютон даже предложил заплатить Флемстиду за работу, но тот счел это недостойным и оскорбительным предложением. «Я весьма недоволен вами, – писал он, – ибо вы предложили вознаградить меня за мои труды». Судя по всему, Ньютон, предлагая Флемстиду деньги, обращался с ним как с собственным лакеем или как с простым техническим помощником. А Флемстид считал, что вносит ценный вклад в работы своего собрата-ученого.

Ньютон предполагал закончить работу над лунной теорией в сравнительно короткий срок. «Я думаю, – писал он Флемстиду, – это дело займет примерно три или четыре месяца, и когда я его завершу, я завершу его навеки». Вот характерные интонации Ньютона, человека вечно занятого и работающего чрезвычайно быстро. Решив ту или иную задачу, он навсегда забывал о ней.

Флемстид, однако, не предоставлял Ньютону материалы, необходимые для того, чтобы должным образом доделать работу. Когда астроном пожаловался на болезнь, Ньютон не выразил особого сочувствия; узнав о головных болях, терзающих ученого, он лишь посоветовал покрепче затянуть голову повязкой, пока голова не «онемеет». В сердитом и нетерпеливом послании Ньютон заявлял Флемстиду: «Поскольку я… не увидел возможности получить от вас сведения или исправить ваши записи, я утратил всякую надежду закончить лунную теорию, и мне явилась мысль оставить ее как вещь неосуществимую». Затем он вообще перестал отвечать на письма Флемстида. Новая вспышка ярости охватила его, когда он обнаружил, что Флемстид разгласил некоторые из его лунных результатов; Ньютон заявил, что ему отвратительно, когда «чужеземцы надоедают и докучают ему, расспрашивая о математических предметах».

Позже, по втором издании «Начал», он все-таки сам опубликовал часть своих расчетов траектории Луны, только вот Джона Флемстида больше нигде не упомянул. Более того – он даже вычеркнул ссылки на работы астронома из всех своих предыдущих трудов. В частной записке Флемстид описывал Ньютона как человека «торопливого, запальчивого, фальшивого, недоброго, высокомерного». Прошло десять лет, и им пришлось снова столкнуться, и в куда более жестоком противостоянии. Таков уж рисунок жизни Ньютона.

Глава тринадцатая

О чеканке монеты

Ньютон отчасти утратил интерес к Луне, ибо озаботился более земными материями. Чарльз Монтегю, его друг и бывший однокашник по Кембриджу, назначенный канцлером казначейства,[45] получил колоссальные возможности для покровительства. Почему бы Ньютону ими не воспользоваться? Вполне справедливо и естественно, если самый выдающийся математик эпохи сыграет некоторую роль в управлении национальной экономикой. А вскоре поползли слухи о том, что ему, возможно, дадут должность в лондонском Монетном дворе, – слухи, от которых он только отмахивался. Но затем, весной 1696 года, Монтегю действительно предложил Ньютону место хранителя Монетного двора. Тот мгновенно согласился и в ближайший же месяц перебрался из Кембриджа в Лондон – без всяких прочувствованных прощальных речей. Вероятно, выехал он поспешно, так как после его смерти комнаты колледжа, где он жил, показывали посетителям «в натуральном виде, словно он по-прежнему в них обитает».

Похоже, ему страшно надоели и Кембридж, и коллеги. Хотя он еще пять лет сохранял за собой должность члена совета Тринити и лукасовского профессора математики, в этот период он редко возвращался в свой университет, всякий раз – всего на три-четыре дня. В былые времена ему требовалось для работы уединение где-то в глуши, подальше от большого города, но дни сосредоточенных интеллектуальных занятий давно миновали. Он никогда не искал общества других ученых, но, по-видимому, его ум все-таки подхлестывали собрания лондонского Королевского общества. Даже его коллег-алхимиков легче было найти в столице, чем в провинции: перед тем как Ньютон принял должность на Монетном дворе, его посетил загадочный «лондонец» – консультировался по вопросу о некоем «менструуме», жидкости, растворяющей все металлы. Их беседы продолжались два дня. Иными словами, Лондон как магнит притягивал к себе амбициозного Ньютона.

Ньютон начал работу на Монетном дворе в разгар экономического кризиса, бушевавшего в стране. Прошлой осенью он, вместе с другими авторитетными деятелями того времени, написал короткую статью, озаглавленную «Об улучшении английской монеты». Проблема была проста: в обращении находилось слишком много серебряных монет ручной выделки, неполновесных, с меньшим содержанием серебра, и недавнее введение в оборот монет, которые чеканились на станках, ситуацию почти не исправило. Приблизительно 95 % находящихся в обращении денег были фальшивыми или содержащими недостаточное количество серебра. Власти решили, что необходим массированный выпуск новых монет, старые же монеты ручной работы следует полностью изъять из обращения. Этот план инициировал не Ньютон, но именно Ньютона выбрали претворять его в жизнь. Видимо, пост хранителя Монетного двора ученому предложили как синекуру. Монтегю заверял: «Там не слишком много дел, и вы можете заниматься ими, когда сумеете уделить время». Но Ньютон, с его характером, всем занимался с полной отдачей, строго и целеустремленно. Позже Монтегю признавался, что не сумел бы провести замену монет без его помощи.

Ньютон служил на Монетном дворе до конца своей жизни. Его научная деятельность, по сути, завершилась вскоре после того, как он уехал в Лондон, однако его натура, темперамент оставались прежними. Став хранителем Монетного двора, он взялся за дело с полным сознанием своей ответственности и даже вменил себе в обязанность познакомиться с мельчайшими подробностями функционирования вверенного ему института, освоить все тогдашние экономические теории и узнать историю чеканки денег. Более того, он изучил всевозможные королевские указы о Монетном дворе, выпущенные за последние два столетия. Все, чего он касался в своей работе, приобретало порядок и регулярность. Вот почему он стал, помимо всего прочего, еще и хорошим администратором, не понаслышке знающим все грани порученного ему дела. В частности, как алхимик он разбирался в металлургических тонкостях, а кроме того, был весьма требователен к подчиненным. В записной книжке он отмечал: «Два прокатных стана с 4 мастерами, 12 лошадей, 2 конюха, 3 резчика, 2 правильщика, 8 сортировщиков, один гвоздильщик, три закальщика, два клеймовщика, два пресса с четырнадцатью рабочими способны за день произвести более 3000 фунтов монеты». Можно быть уверенным, что он сообщал правильщикам и резчикам, какой производительности от них ждет.