Ольга Таглина - Михаил Булгаков

П. А. Николаев так пишет о художественном многообразии романа Булгакова: «Трудно найти в мировой литературе подобное смешение стилей. Булгаков, связав времена, соединил и самые, казалось бы, взаимоисключающие свойства и формы бытия. Величавая патетика, нежнейшие интонации, дикий, скрежещущий хохот и разбойничий свист, канцелярско-лакейское подобострастие, культ вечного и сиюминутное «животоутробие» (щедринское слово), дремучее суеверие и мудрое всеведение, красота мира и его сор и кровь, музыка и болезненные вскрики, — все выставлено в романе на обозрение и просит быть услышанным…»

Одна из литературных и психологических вершин романа — это диалог Пилата с Афранием, который начинается со служебных вопросов (настроение в Ершалаиме после казни Иешуа, выяснение, кто такой Иуда и чем он занимается), а затем становится уникальным образцом иносказания и понимания этого иносказания.

«…Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: — Так вот в чем дело — я получил сегодня сведения о том, что его зарежут этой ночью.

Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, но даже немного задержал его, а после этого ответил:

— Вы, прокуратор, слишком лестно отзывались обо мне. По-моему, я не заслуживаю вашего доклада. У меня этих сведений нет.

— Вы достойны наивысшей награды, — ответил прокуратор, — но сведения такие имеются.

— Осмелюсь спросить, от кого же эти сведения?

— Позвольте мне пока этого не говорить, тем более что они случайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда еще оно меня не обманывало. Сведение же заключается в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаю проклятые деньги».

Больше своих неожиданных взглядов начальник тайной службы на игемона не бросал и продолжал слушать его, прищурившись, а Пилат продолжал:

— Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок?

— Не только не приятно, — улыбнувшись, ответил гость, — ноя полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал.

— И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться этим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кириафа.

— Приказание игемона будет исполнено, — заговорил Афраний, — но я должен успокоить игемона: замысел злодеев чрезвычайно трудно выполним. Ведь подумать только, — гость, говоря, обернулся и продолжал: — Выследить человека, зарезать, да еще узнать, сколько получил, да ухитриться вернуть деньги Кайфе, и все это в одну ночь? Сегодня?

— И тем не менее его зарежут сегодня, — упрямо повторил Пилат, — у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, — тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.

— Слушаю, — покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и вдруг спросил сурово: — Так зарежут, игемон?

— Да, — ответил Пилат, — и вся надежда только на вашу изумляющую всех исполнительность.

Гость поправил тяжелый пояс под плащом и сказал:

— Имею честь, желаю здравствовать и радоваться.

— Ах да, — негромко вскричал Пилат, — я ведь совсем и забыл! Ведь я вам должен!.. Гость изумился.

— Право, прокуратор, вы мне ничего не должны.

— Ну как же нет! При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа нищих… я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас.

— О, прокуратор, это какая-нибудь безделица!

— И о безделице надлежит помнить.

Тут Пилат обернулся, поднял плащ, лежащий на кресле сзади него, вынул из-под него кожаный мешок и протянул его гостю. Тот поклонился, принимая его, и спрятал под плащ.

— Я жду, — заговорил Пилат, — доклада о погребении, а также и по этому делу Иуды из Кириафа сегодня же ночью, слышите, Афраний, сегодня. Конвою будет дан приказ будить меня, лишь только вы появитесь. Я жду вас!

— Имею честь, — сказал начальник тайной службы и, повернувшись, пошел с балкона».

Заказывая убийство Иуды, Пилат ювелирно ведет свою игру, достигая своей цели. Булгаков считает, что есть преступления страшнее, чем трусость, — это предательство.

Роман «Мастер и Маргарита» был для Булгакова долгим прощанием и творческим завещанием. Он как музыкальное произведение, в котором медленно обозначалась и выверялась музыка слова и мысли. Елена Сергеевна об этой предсмертной работе вспоминала: «Он часто останавливал меня и просил перечитать написанное. Диктовал довольно быстро, предложения гладко ложились на бумагу. Но прочитанным часто оставался недоволен. «Не так», — говорил он. «Почему не так? Ведь хорошо написано». «Нет, не хорошо. Музыки нет»».

Булгаков никогда не фальшивил, у него был идеальный музыкальный слух, свой внутренний нравственный камертон. Он говорил: «Фальшивое произведение искусства может удержаться, и надолго, с помощью разных способов пропаганды, тогда как истинное может пребывать в долгом забвении с помощью простого умолчания. Но поздно или рано все становится на свое место. Время развенчивает фальшивые произведения и дутые репутации и скатывает ложную славу, как пыльную дорожку».

Как он все угадал!

Но кроме «Мастера и Маргариты» в последние годы своей жизни Булгаков написал еще одно произведение — пьесу «Батум», сыгравшую, как и главный герой этой пьесы, роковую роль в его судьбе.

В сентябре 1938 года руководство МХАТа обратилось к Михаилу Афанасьевичу с просьбой написать пьесу о Сталине. Впереди был юбилейный год в жизни вождя, театр хотел откликнуться на это событие. Писатель дал согласие, потому что личность Сталина привлекала к себе внимание многих творческих умов, и Булгаков долгие годы вел со Сталиным некий внутренний диалог.

Сложные отношения с властью привели его к решению написать пьесу о вожде. Возможно, она была для Булгакова попыткой хоть таким образом поговорить с ним. На это решение повлияла и Елена Сергеевна, которая была заинтересована в написании пьесы. Ей хотелось, чтобы муж был востребован театром, активно работал, нашел с властью общий язык. Елене Сергеевне непросто было уговорить Булгакова взяться за эту работу, но ей помогли МХАТовские знакомые, предрекая успешную постановку пьесы на сцене МХАТа.

Оснований для таких оптимистических настроений было достаточно. Большинство литераторов уже отрапортовали партии и народу о своей преданности вождю: ему посвящались романы, стихи, поэмы, и это, собственно, никого не удивляло. Как только Булгаков сказал о начале работы, это вызвало большой интерес, театры наперебой просили еще не написанную пьесу, она была необходима им в преддверии празднования 60-летия вождя, которое готовились отмечать 21 декабря 1939 года.