Глеб Голубев - Всколыхнувший мир

Забавно, как поняли идеи своего великого отца дети Дарвина:

«Горас мне вчера говорит:

- Если все начнут убивать гадюк, они тогда не так будут жалиться.

Я отвечаю:

- Ну конечно, их же станет меньше. А он с досадой возражает:

- Да нет, совсем не то, просто в живых останутся трусишки, которые удерут, а пройдет время, они вообще разучатся жалить.

Естественный отбор трусливых!»

В рассуждениях маленького Гораса была все же доля истины. Во всяком случае, в спорах, все шире разгоравшихся вокруг «Происхождения видов», каждый оказывался вынужден раскрыть свою истинную сущность - реакционер ты или защитник передовых взглядов. Происходил своего рода естественный отбор настоящих ученых и мыслителей.

Было особенно тяжело и больно, когда врагами оказывались люди, которых Дарвин привык уважать и считать близкими себе, - как профессор Седжвик, когда-то приобщавший его к началам геологии. Седжвик злобно нападал на скрывшего свое имя автора «Следов творения». Теперь он обрушился на Дарвина, объявив его ум «деморализованным», а идей - «мыльными пузырями» и проклиная его теорию «из-за ее непоколебимого материализма». «Я считаю его материализм ложным, так как он идет против очевидного хода природы и представляет полную противоположность индуктивной истины. И я думаю, что он чрезвычайно зловреден», - писал Седжвик, тоже, однако, не решившийся открыть свое имя. («Я никогда не мог поверить, что инквизитор способен быть хорошим человеком; теперь оке я знаю, что человек может изжарить своего ближнего и, однако, иметь такое же доброе и благородное сердце, как у Седжвика...»)

Но нападки только постепенно поднимали боевой дух Дарвина. Это видно по его письмам:

«Тяжело быть ненавидимым в такой степени, как ненавидят меня...» (апрель 1860 года).

«Я решил бороться до конца» (июнь 1860).

«Теперь я вполне убежден, что наше дело со временем одолеет!» - это Дарвин написал Гукеру 12 июля 1860 года - после победы в очень важной и трудной схватке.

30 июня 1860 года в тихом университетском Оксфорде произошел шумный диспут, вошедший в историю.

Дарвин на нем не присутствовал: как обычно, ему, к его великому сожалению, помешала болезнь... Собралось невиданно много народа. На следующий день газеты сообщали довольно развязно, словно о состязании боксеров или цирковых борцов: «Возбуждение было огромное. Аудитория, в которой было назначено собрание, оказалась слишком мала, так что заседание перенесли в библиотеку музея, куда набралось до появления борцов столько народа, что было трудно дышать. Насчитывали от 700 до 1000 человек».

Пожалуй, еще ни один научный диспут не собирал столько любопытных! Не попавшим в зал пришлось разместиться на лужайке во дворе. Большинство среди слушателей составляли дамы и представители духовенства. Их привлекли слухи о том, будто достопочтенный Вильберфорс, епископ оксфордский, намеревается окончательно «сокрушить и уничтожить» безбожное учение Дарвина, защищать которое собирались Гекели и Гукер.

Епископ славился как духовный оратор, не брезговавший, впрочем, весьма сомнительными демагогическими приемами, за что и получил прозвище «Скользкий Сэм». Собравшиеся предвкушали горячую схватку. «Скользкий Сэм» постарался оправдать их ожидания и произнес весьма эффектную речь, щедро пересыпанную насмешками по адресу Дарвина. Впрочем, его возражения против изменчивости видов были все те же, давно опровергнутые Дарвином: где, дескать, прямое доказательство их превращения? Кто это видел?

- И до каких пределов мы должны допускать это превращение? Неужели можно верить тому, что все более полезные разновидности репы в огороде стремятся сделаться людьми?!

Закончил свою речь епископ заявлением: теория Дарвина должна быть всеми осуждена, потому что она «отвергает Творца и несовместима с полнотой Его славы». Сэма наградили громкими аплодисментами. Вдохновленный ими, епископ раскланялся во все стороны, как оперный певец, и, обращаясь уже к Гекели, метнул последнюю, убийственную, по его мнению, стрелу.

- Мне хотелось бы уточнить, - ехидно спросил он елейным тоном, - как считает достопочтенный профессор: происходит ли он от обезьяны со стороны бабушки или дедушки?

Публика разразилась хохотом. А Гексли зловеще сказал сквозь зубы сидевшему рядом Гукеру:

- И предал его господь в руки мои. Он попался!

Когда председатель предоставил ему слово, Гексли по-спещно встал и ринулся к трибуне, как в атаку. И каждое слово его разило наповал. Он кратко изложил суть теории Дарвина, отметил грубейшие ошибки, допущенные «Скользким Сэмом», который был неплохим математиком, но весьма слабо разбирался в естественной истории, а затем сказал:

- Что же касается происхождения человека от обезьяны, то, конечно, это не надо понимать так грубо. Здесь речь идет только о происхождении человека через тысячи ноколений от общего с обезьяной предка. Но если бы этот вопрос мне был предложен не как предмет спокойного научного исследования, а как предмет чувства, то я бы ответил так...

Гексли сделал длинную паузу, чтобы подчеркнуть, выделить, врезать в мысли каждого свои слова:

- Человек не имеет причины стыдиться, что предком его является обезьяна. Я скорее бы стыдился происходить от человека беспокойного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в своей собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых не имеет никакого представления, чтобы только затемнять их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от сути спора краснобайскими отступлениями, игрой на религиозных предрассудках. Нет, я предпочитаю такому предку обезьяну!

При всей своей враждебности зал не удержался, и Гексли тоже наградили аплодисментами. Потом без резких выпадов, но очень хорошо, убедительно выступил Гукер.

Назавтра, конечно, об этой схватке раструбили все газеты. Печально прославившись, «Скользкий Сэм» отныне прочно вошел в историю, а интерес к идеям Дарвина увеличился еще больше. («Оксфорд принес большую пользу нашему делу. Чрезвычайно важно было показать миру, что некоторые перворазрядные ученые не боятся высказывать свое мнение».)

В одной газете отчет о диспуте сопровождался карикатурой: Вильберфорс в виде жалкого кота со взъерошенной шерстью отступает под натиском нападающего на него бульдога - Гексли. С той поры Гексли так и прозвали «бульдогом Дарвина», и он весьма гордился этим прозвищем.

От того что сам Дарвин ни в каких диспутах участия не принимал, постепенно возникла легенда, будто он уклонялся от споров, всколыхнувших весь мир. Так считали даже некоторые биографы великого натуралиста. Но это миф. Публично он действительно не выступал предоставив это Гексли и другим своим сторонникам помоложе и покрепче здоровьем. Но в письмах к ним и другим ученым Дарвин умело направлял всю борьбу, ободрял и вдохновлял своих соратников, подсказывал им, советовал, как лучше ее вести, нанося противникам неотразимые удары.