Александр Поповский - Пути, которые мы избираем

Случилось однажды, что просветы сосудов при охлаждении руки недостаточно сократились. Исследователь призвал на помощь временную связь: он взял в руку ком снега, как бы намереваясь пустить его в ход. Одного лишь представления испытуемого о холоде было достаточно, чтобы сосуды резко сократились.

В другой раз сужение просветов не соответствовало силе действия раздражителя.

— Что с вами? — спросил ассистент испытуемого.

— Я подумал, — ответил тот, — что будет очень больно.

Представление о предстоящем испытании — казалось бы, посторонняя для кровообращения причина — подействовало так же, как самое страдание.

На этом описание опытов в статье обрывалось.

Эффектные и многообещающие, они не были продолжены. Ассистент Павлова заинтересовался другой работой и к прерванным исследованиям не возвратился.

— Что вы поняли из прочитанной статьи? — спросил своего помощника Быков. — Надеюсь, вы внимательно изучили материал?

Рогов вообразил, что его экзаменуют, и задумался.

— Автор статьи, — не сразу заговорил он, — не делает прямых выводов, он намекает на то, что кровеносные сосуды подконтрольны головному мозгу, но такие предположения делались и до него.

Это было верно подмечено, и все-таки Быкову показалось, что молодой человек туго соображает и с трудом связывает свои мысли.

— Кто же высказывал подобные предположения?

Студент вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку и, сдерживая свою скороговорку, насколько мог внятно прочитал вслух:

— «Русская исследовательница Манассеина, изучавшая в 1882 году влияние щекотания на состояние сосудов, утверждает, что одно приближение кисточки к месту предполагаемого раздражения вызывает такие же изменения в сосудах, как если бы их непосредственно раздражали».

Он спрятал бумажку в карман, извлек оттуда другую и с той же методичностью прочитал:

— «В своей диссертации, опубликованной в 1885 году, русский ученый С. Истманов приводит следующие наблюдения: когда испытуемому показывали предмет, которым прежде раздражали ему кожу, в его кровеносной системе наступали изменения, возникающие обычно при действительном раздражении. Один лишь вид раздражителя действовал на организм, как если бы его раздражали».

Студент не только прочитал статью, но и всю литературу, на которую ассистент Павлова ссылался. Рогов мог бы добавить, что под влиянием душевных волнений кровеносные сосуды становятся как бы пористыми и кровь выступает на теле. Шея и грудь покрываются кровавым потом. Незаслуженная обида, страх, опасение вызывают у некоторых кровотечение из кожи головы и из краев век. Дочь бельгийского рабочего Луиза Лато прославилась тем, что по пятницам у нее открывались изъязвления и раны в тех местах, где, по преданию, вбили гвозди в распятого Христа. У Катерины Эмерих в тех же местах появлялась кровь, когда она напряженно глядела на распятие.

Студент закончил объяснение обширной цитатой из Дарвина, которую произнес наизусть:

— «Краснение есть наиболее своеобразное и наиболее характерное для человека выражение чувств. Обезьяны краснеют от злости, но понадобилось бы большое число доказательств для того, чтобы мы поверили, будто какое бы то ни было животное может краснеть от стыда… Мы не можем вызвать румянца никакими физическими средствами, то есть никаким воздействием на тело. Влияние должно быть оказано на дух».

Быков одобрительно кивнул головой. Можно было признать начало удачным, и он пригласил помощника сесть. Придвигая ему стул, он заметил:

— Нам лучше сесть. Со стороны может показаться, что один из нас нависает над другим. На стульях пропорции соблюдаются лучше.

Это утверждение было тут же опровергнуто, едва они уселись: высокий профессор и малорослый студент и на стульях выглядели непропорционально…

— Я имею в виду, — сказал спустя некоторое время Быков, — эти опыты продолжить. Представьте себя на моем месте. С чего бы вы начали?

Рогов торопливо сунул руку в карман, как бы затем, чтобы и на этот раз выудить оттуда нужный ответ. Пошарив рукой, он вынул ее и задумался.

«Тугодум», — решил про себя Быков.

— Я бы эти опыты раньше проверил, присмотрелся, а потом уж стал бы думать о дальнейшем.

Студент рассудил, как солидный исследователь, можно было этим удовлетвориться, и все же ученый продолжал:

— Вы не доверяете автору статьи?

Рогов смутился, густо покраснел и сразу утратил способность говорить ясно и отчетливо.

— Ведь вы спрашивали, как поступил бы я на вашем месте, — сбивчивой скороговоркой оправдывался он. — У меня такое правило: то, что я собственными руками не сделал и своими глазами не увидел, я принять не могу… «Надо все самому», — любил повторять мой отец.

— Ваш отец был физиологом?

— Нет, хлебопашцем, — с достоинством ответил студент.

«Тугодум», — твердо решил Быков.

Несколько дней спустя Быков принес в институт аппарат, соединенный регистрирующим прибором, и свинцовую трубку для змеевика. Прибор этот — плетисмограф — записывал объем крови в отдельных частях организма. Пользоваться им было крайне несложно. Испытуемый вводит левую руку в змеевик, орошаемый холодной водой, а правую — в замкнутую посуду, соединенную с записывающим прибором. Так как всякое сужение кровеносных сосудов одной руки вызывает такое же изменение у другой, можно проверить кровообращение руки, лежащей в змеевике, по записи, сделанной сосудами другой.

Любопытен принцип записывающего прибора.

Объем мышечных тканей сравнительно постоянен; совершенно очевидно, что увеличение или уменьшение объема руки может объясняться только расширением сосудов — наполнением их кровью или отливом из них. Эти смены бесстрастно записывает вращающийся барабан плетисмографа.

— Соберите установку, — сказал студенту Быков, — найдите себе помощника и проверьте опыты со змеевиком. «Свои руки не обманут» — так, кажется, вы говорили? Хорошо. Поступайте, как понимаете, я вам не помеха.

Рогоз так и поступает. Аппарат немудреный, ему приходилось и посложнее собирать. Доводилось всякое делать, было у него где и чему поучиться. С плетисмографом он справится, на этот счет можно не сомневаться.

Уверенность эта продержалась недолго. Для будущего педагога настали трудные дни. Быков делил с ним и радости и заботы, но надо быть справедливым, забот на долю студента выпадало изрядно. У него не оставалось ни секунды свободного времени. Надо было успеть и лекции прослушать, и барабаны аппарата закоптить, к опыту все приготовить, по этажам побегать — то за гвоздями, то за снегом для охлаждения воды. Делая одно, он забывал о другом, и это причиняло ему огорчения. Неужели так несовершенна человеческая природа, что заниматься могут люди только одним делом? Нелегко было Рогову ладить с помощниками: они являлись не вовремя или вовсе избегали показываться ему на глаза. Профессор требовал работы и сердился.