Виталий Сирота - Живое прошедшее

Афиша, выпущенная к 40-летию знаменитой Бульдозерной выставки

Вернемся к художникам и Жоре. Он организовал в своей квартире на Охте выставку нонконформистов, где побывало множество зрителей. Сегодня, спустя сорок лет после тех выставок, становится понятен масштаб личности Жоры. Наш общий знакомый, крупный современный художник Л. К., в недавнем разговоре даже усомнился, что я был близко знаком с «самим Георгием Николаевичем, этим авторитетнейшим галеристом и знатоком современной российской живописи».

На выставке Жоры люди общались, покупали у художников их произведения, кстати очень недорого. Мы с Татьяной тоже прибрели несколько картин Юрия Галецкого и Владимира Кубасова. Эти картины до сих пор радуют нас, согревая дом таинственным теплом. Непривычная неформальность и человечность общения, интересные люди – вот что было самым привлекательным в этих встречах в доме Жоры. Душой компании всегда был Жора, который в этой обстановке чувствовал себя как рыба в воде. Со всех картин, выставлявшихся у него, он делал качественные слайды и постепенно стал серьезным знатоком живописи того времени. Кончилось все это для него арестом, судом и четырьмя годами заключения в Магадане. Обвиняли его в спекуляции, поскольку у него были и денежные отношения с художниками. Как выяснилось в суде, «коммерция» Жоры приводила к убыткам, ни один художник не дал показаний против него, но фактическая сторона дела суд не интересовала – результат был предрешен. По ходу дела я предложил адвокату Жоры свои услуги как свидетеля, но тот, выслушав меня, почему-то молча повернулся и быстро ушел. От своей речи на суде защитник Жоры демонстративно отказался, сказав, что юридические доводы бессмысленны в такой обстановке.

На суде я наблюдал картину заполнения зала, о которой потом читал в воспоминаниях диссидентов. Перед началом заседания, до открытия зала суда, в коридорах и на лестничных площадках ожидало несколько десятков друзей Жоры. Ко времени открытия дверей они начали подтягиваться к залу и увидели, что около дверей вдоль стенки коридора уже стоит очередь. Ее составляли неприметные, незнакомые мужчины одинакового вида: немолодые, с невыразительными лицами, в аккуратных, не очень ладных костюмах. Они стояли молча, скучая.

Пришлось встать за ними. Дверь в зал открылась. Зал начал наполняться, и оказалось, что для друзей и знакомых места не остается. Осталось лишь несколько мест для ближайших родственников! Позже я узнал, что это был отработанный прием – вот его описание А. Сахаровым («Воспоминания»): «Все остальные скамьи были заняты специально привезенными из Москвы "гражданами" в одинаковых костюмах; их одинаковые серые шляпы ровными рядами лежали на подоконниках. Это были гэбисты. Такая система – заполнять зал сотрудниками КГБ, а также другой специально подобранной и проверенной публикой (с предприятий и из учреждений, райкомов и т. п.) – является стандартной для всех политических процессов».

На одно заседание я все-таки попал. От судьи веяло предрешенностью результата, зал был полон незнакомых безразличных мужчин, Жора был бледен. Кажется, во время заседания суда, на котором я был, с ним случился голодный обморок.

Статья Георгия Михайлова, баллотирующегося в депутаты Ленсовета. Газета «Литератор». Февраль 1991 г.

Приговор включал конфискацию имущества, а значит, и картин, принадлежащих Жоре. Суд получил заключение экспертов Русского музея, что эти картины не представляют художественной ценности, и принял решение об их уничтожении. К счастью, большинство картин уцелело из-за нераспорядительности властей, а может, и чьей-то тайной доброй воли. Сейчас спасенные картины можно увидеть в галерее Михайлова. На рамах и сопроводительных документах сделаны специальные пометки о том, что данное произведение приговорено таким-то решением такого-то судьи к уничтожению. Сейчас, через двадцать пять лет, многие из художников, выставлявшихся у Жоры, имеют мировую известность. В 1989 году Жора был полностью реабилитирован. Освободившись, он начал судебное преследование тех, кто готовил и вел против него незаконные дела.

Занимался он этим грамотно и настойчиво, но безрезультатно – система своих людей не выдавала. Скончался Жора 10 октября 2014 года. Хоронили его на Смоленском кладбище в Петербурге. Пришло 150–200 человек. Говорили о его борьбе, трудной судьбе, беспокойной душе. И очень к месту звучали слова молитвы: «Господи, упокой душу усопшего раба твоего…»

Другой мой соученик, Юля (Юлиан) Гольдштейн, не был диссидентом. Он любил бардовские песни, ходил в агитпоходы, ездил на целину был добрым, непрактичным человеком. По распределению попал на Горьковский автозавод. Настал август 1968 года – чешские события. На заводе состоялось собрание, где выступали официальные лица с разъяснениями. Юле что-то показалось непонятным, и он задал вопрос одному из выступавших. После собрания к нему подошли несколько человек, у которых тоже были вопросы, и они договорились встретиться, чтобы все обсудить. Встретиться не пришлось, так как Юлю арестовали. Как рассказывал мне Юля, адвокат пояснил ему перед судом, что есть два варианта поведения. Первый – признать, что возводил напраслину на государство, и тогда он получит три года за клевету. Второй – стоять на своем, утверждать, что не клеветал, и получить десять лет за агитацию против советской власти. Юля избрал первый вариант. Он не был борцом с режимом, он был его жертвой.

В сентябре 2011 года я увидел афишу выставки «Вторжение 68 Прага». Забыта «интернациональная помощь», все названо своими именами – так, как говорили «голоса» в том августе. За что пострадал Юля? Кто ответит за это?

Георгий Михайлов. 2000-е гг.

Учеба в Университете заканчивалась подготовкой и защитой дипломной работы. Обычно она была полноценным маленьким исследованием. Часто результаты публиковались в авторитетных научных журналах. Когда диплом был готов, его отправили моему формальному руководителю академику Теренину который в то время лежал в больнице Академии наук, в Москве, после инфаркта. Вскоре работа вернулась с его подробнейшими замечаниями. И дело было не в важности моей работы, а в отношении академика к любому научному результату. Ничего похожего позже я не встречал.

Поступив в ЛГУ, я сразу стал играть в водное поло в университетской команде. Заниматься спортом, а не просто обязательной физкультурой, было довольно престижно. Элитными дисциплинами считались большой теннис и альпинизм, в котором как раз и преуспел наш тогдашний ректор, академик Александр Данилович Александров. Среди университетских ученых было принято проводить лето в горах Кавказа или Тянь-Шаня с рюкзаком и альпинистским снаряжением. Старшекурсники физического факультета тоже занимались альпинизмом, до нас доходили слухи об их походах и, увы, нередких несчастных случаях. О теннисе люди больше говорили, чем собственно им занимались, потому что кортов было мало, но всем хотелось видеть или представлять себя на корте с ракеткой. Одно время было даже модно возить у заднего стекла автомашины теннисную ракетку как знак причастности к спорту и светской жизни.