Валерий Демин - Лев Гумилев
Глава 3
ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ИСТИНЕ
Льва Гумилёва почти сразу отправили из Ленинграда в Москву и поместили в Лефортовскую тюрьму. Поначалу следователь после двух месяцев допросов никак не мог определить состав преступления молодого ученого, кроме недостаточного, по его мнению, знания марксистской теории. Но непонятливого следователя заменили другим, и из сына принялись с пристрастием выбивать показания на мать о том, что и является давно завербованным агентом английской разведки. Главным аргументом в пользу данного абсурдного утверждения служил визит Исайи Берлина в Фонтанный дом, свидетелем коего был Лев. Разъяренный следователь с ненавистью буравил глазами несговорчивого Гумилёва с не по-русски грассирующим прононсом. Ему казалось, что упрямец с разбитым носом и запекшимися губами издевается над ним…
Далее следствие тщилось доказать не менее абсурдное предположение, что подстрекаемый матерью в отместку за августовское постановление ЦК ВКП (б) Лев Гумилёв готовил покушение на Жданова. Рьяный дознаватель без труда настрочил нужный протокол, но с его бредом не мог согласиться даже неправедный гэбистский суд. Тем не менее Особое совещание присудило обвиняемому десять лет лагерей. Частное же мнение военных судей сводилось к следующему: сын расстрелянного отца и заклейменной в партдокументах матери просто по определению не может быть приверженцем советской власти. А прокурор сказал подсудимому прямо в глаза: «Вы опасны, потому что грамотны! Как и судьи, он был убежден, что человеку, носившему фамилию Гумилёв, раз и навсегда заказан путь на волю. Анна Андреевна «по привычке» написала Сталину, но и на сей раз ее обращение осталось без ответа…
Сначала Льва отправили в лагерь в Караганду, оттуда перевели в Междуреченск, затем переправили в Омск. И все же при всей мучительности и унизительности своей жизни Гумилёв изыскивал и использовал малейшую возможность для занятий любимым делом. Теперь можно с полным основанием и без всякой высокопарности констатировать, что он сумел превратить тюремно-лагерную клоаку в подлинный очаг становления НОВОЙ НАУКИ!
Прозрение, окрылившее его на тюремных нарах в конце 1930-х годов, получило дальнейшее развитие в начале 1950-х годов в нечеловеческих условиях каторжного быта. Сохранились воспоминания о том жестоком времени. После десяти часов изнурительного труда на стройке заключенный предстояла долгая дорога в барак. Много времени отнимал и многократный пересчет: утром при выходе из жилой зоны и при входе на рабочую площадку, вечером при выходе с рабочей площадки и при входе в жилую зону. В дополнение еще поголовный обыск вечером перед воротами жилой зоны. И все это за счет времени и без того недолгого отдыха, что было особенно обидно. Всем, но только не Льву Николаевичу. Оказывается, даже это время он использовал для работы над своей теорией. Как-то раз в его присутствии один из товарищей пожаловался на несчастную судьбу их бригады. У соседней бригады и рабочая площадка рядом с жилой зоной, и уходят они последними, а приходят первыми. Сколько дополнительного времени для драгоценного отдыха!.. Лев Николаевич немедленно возразил: «Ну, это с какой точки зрения посмотреть на дело. По-моему, длинная дорога — очень даже хорошо. Представьте себе, что тот же путь нам пришлось бы пройти без внимательной заботы и помощи со стороны охраны. Чем бы пришлось заняться? Да в первую очередь самой дорогой! Не пропустить нужного поворота, разминуться со встречной телегой или машиной, обойти колдобину. Любая пролетающая ворона, собака, бегущая куда-то по своим делам, даже окружающий пейзаж — все это отвлекало бы, притягивало бы внимание. Или лесная дорога, по которой приходится ходить. Корневища, сучья, валежник, колея с водой… Гляди да гляди, отвлекайся, принимай решение… А сейчас — благодать! Начальство само выбрало нашу дорогу: куда идти, куда поворачивать, где останавливаться. И под ноги смотреть незачем. Вот я иду в колонне, в среднем ряду, кругом одни спины. Чего на них смотреть? Ритмичные, однообразные колебания, никакого окружающего фона. Идеальные условия сосредоточиться, уйти в свои мысли. Полтора часа туда, полтора обратно. Три часа для творческих размышлений! Это же настоящая удача! Если бы наши охранники только знали, сколько интересных мыслей приходит в голову во время дороги в барак!..»
Все это время — когда урывками, а когда и регулярно — Лев Николаевич упорно работал над двумя темами, замысленными, как будущие книги, — о древних тюрках и об исчезнувшем народе, известном в ранней средневековой истории Европы, как гунны . Гумилёв использовал китайскую огласовку данного этнонима — хунну (китайцы говорили еще сюнну ). Листы создаваемой книги, а также свои стихи, написанные на клочках бумаги, он носил с собой в самодельном заплечном коробе, не без оснований опасаясь, что оставленные в бараке они могут пропасть (раньше приходилось все держать в голове — благо, что память у ученого зэка была необъятная). Правда, такая «вольность» относится к двум последним годам пребывания создателя пассионарной теории в лагере, когда после смерти Сталина наметились определенные «послабления» (до этого хранение каких-либо записей не допускалось и каралось).
Письма Гумилёва из лагеря к матери и друзьям заполнены просьбами прислать необходимую научную литературу — как новинки, так и классику. Долгое время, к примеру, он просил всех, с кем переписывался, любыми путями достать ему необходимый для работы трехтомный труд своего предшественника и одного из идейных вдохновителей Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло (1860—1936) «Западная Монголия и Урянхайский край». Наконец верный друг В. А. Амбросов достал и переслал Льву один из томов этого издания.
Переписка с В. А. Амбросовым, ставшим в дальнейшем крупным ученым-лимнологом (озероведом), занимает в эпистолярном наследии Л. Н. Гумилёва особое место. Она наиболее обстоятельна и по-мужски откровенна. С одинаковой легкостью и доверием друзья обсуждали научные проблемы и делились подробностями личной жизни, даже самыми интимными. В письмах к Васе Лев не стеснялся в крепких выражениях (что называется — не для печати), понятно, не задумываясь, что когда-нибудь эти письма станут достоянием гласности. Временами переписка друзей поднималась на недосягаемые философские высоты, иногда опускалась до низменных житейских страстей (например, при обсуждении вопроса о «бестолковости как субстанциональном атрибуте женского пола» и вообще о сущности женского естества). Впрочем, личное и философское сливались у Гумилёва в неразрывное целое. Так, в письме от 23 декабря 1954 года Лев рассказывал далекому другу о своей любви к Наталье Варбанец (подробности — ниже):
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
