Артур Черный - Мир Всем Вам.

…А она не могла оставить меня, тайная моя боль. Она все терзала и терзала сердце.

Куда он уплыл, неуловимый корабль моей Любви? В какие гавани подался теперь, мой летучий голландец? И не напрасно ли я жду у берега, куда он никогда не придет? А ведь был день, и была буря! Буря, что так трепала, так швыряла по волнам древнее мое судно. Что так хотела отправить его на дно. И свершила бы это, если бы я был один. Если бы не было рядом Ее.

Но вот отходили волны, отсверкали молнии, и он уплыл, печальный корабль моих надежд. Окончился горький этот круиз, и в пустом порту я сошел один на долгожданную сушу. И потерял под ногами землю. Зашатался, заболел, загрустил… Захотел снова вернуться к штормам.

И все же осталась одна пристань, где можно снова увидеть знакомые мне паруса, можно заново пережить уже уходящие чувства. Там, на чеченской земле, я навсегда сохранил Ее имя. Я написал его на каменной стене, случайно подвернувшейся зеленой машинной краской. Написал второпях, дурно, с потеками, большими кривыми буквами. Я ведь вечно куда-то спешил. Я ведь не знал, что придется все равно опоздать. Придется сойти одному в пустынной гавани почивших своих надежд…

Что ж… Плыви, мой летучий голландец! И забери с собой черную мою печаль, освободи уставшее мое сердце. Плыви, и дай отдых, который я заслужил.

И все же, если не сгинешь в пучине, обязательно возвращайся к моему берегу. Нам нужно отыскать заново потерянную нашу Любовь. У нас с тобой четыре мировых океана…

Уже давно никто не стрелял, не будил среди ночи, не нужно было куда-то бежать, вздрагивать при каждом звуке и шорохе. Все ушло и провалилось в прошлое. Ушли своей дорогой бесконечные походные несчастья, разбежались, не выдержав тишины, военные злые тревоги, утратили в каменных стенах свою силу суровые ледяные ветра. И покинула бессонница мой родительский дом.

И все же Чечня не отпускала меня ни на час. И каждая ночь возвращала меня обратно. Но утром я не всегда помнил, что именно видел во сне. Их было так много, обрывочных этих сновидений, и я так хотел избавиться от них, что намеренно гнал их от себя, намеренно ослаблял память. И помнил только один сон. Он приходил постоянно — этот несбывшийся в жизни кошмар:

Я стою на коленях у кучи наломанных ветвей, пытаясь развести костер последней оставшейся спичкой. Она пылает в ладонях и не может зажечь бурьян. Еще немного, и синеет ее желтое пламя. Всё… Уже не будет огня и впереди только сырая зимняя ночь. Я поднимаю глаза, а вокруг меня сидит взвод. Сидят Хохол, Фикса, Дух, Старый, Бурят… Усталые, замотавшиеся, на голой грязной земле. И никто не видит меня, все смотрят только в костер…

Но пропадали сны, и меня поднимал на ноги день. Я выходил в город, и все еще шарахался от каждого звука и свиста, подавляя в себе желание броситься на землю. Все еще боялся наступить на газон, хотя уже давно не рвались под ногами мины и фугасы. А еще со мной случилось нечто непоправимое и страшное: я полюбил одиночество. Полюбил его давно и только сейчас понял, насколько велико мое чувство. Теперь я мог часами сидеть в своей комнате, часами одиноко бродить по улицам. Мне не нужна была ни одна живая душа. С ними было так сложно, с окружающими меня людьми, они всегда требовали общения, присутствия, постоянно отвлекали, задавали свои вопросы. А мне не хватало покоя. Не хватало мертвой пугающей тишины.

Все те реабилитационные центры, которые нам предлагали теперь, не могли вернуть и части утраченного нами. Не могли сделать нас прежними. Я не был в них, но почему-то уверен, что там не лечат, а лишь заново заставляют пережить прошлые потрясения. Лишь заново калечат. Один врач, что однажды вызвал меня на беседу, долго и напрасно рассказывал о каком-то смысле жизни, о каком-то ее будущем… А я сидел, смотрел в стену и, думал лишь о том, когда же он кончится, нелепый наш разговор. «Какой там смысл жизни, какое там ее будущее?.. — думал я. — Это говоришь мне ты, который давно спятил сам, общаясь с душевнобольными. Который вряд ли держал оружие и на простой срочной службе. Который удивится синим разорванным животам и плоским раздавленным головам«…Если бы он налил мне водки и рассказал любую собственную беду, наверное, я бы поразился ее ничтожности и, наверное, мне бы сделалось легче. Но он ничего не сказал про себя, и мы так и не поняли друг друга. «Помог хоть чем-то?» — был его последний наивный вопрос. Но я не мог обидеть доброго этого человека, не мог сказать ему правду. И, вместо «Нет», ответил «Не знаю…»

Теперь мы стали «невозвращенцами». Теперь я часто слышал от других: «Вам нужно жить дальше!», «Поверьте, еще обязательно будет счастье!» Но уже был глух к этому. И мне было уже все равно, потому что я больше ни во что не верил. Я разрывался сам в себе, спорил с самим собой. Был счастлив оттого, что не умер, и несчастлив потому, что живу. Я полюбил ночь и не желал видеть солнца. Я перестал совершать зло, но так и не научился добру. Я оставил всех друзей, чтобы побыть одному, но стал не нужен самому себе.

…Я бы уехал куда-нибудь, да не было таких мест, где бы не догнала война. Я бы облегчил душу, да не нашлось бы таких ушей, чтобы выслушали сполна. Я бы наложил на себя руки, да не знал, когда вновь увижу оружие.

Говорят, всё лечит время. И нет таких несчастий, чтобы продлились дольше человеческой жизни.

Что станет с нами, «невозвращенцами»? Чем же окончится, затянувшаяся наша болезнь?

А чем когда-то окончилась бубонная чума? Конечно же, смертью…

…И все же мы вернулись домой! Дай Бог, навсегда!

Мир Всем Вам!!!

Барнаульский юридический институт

Сегодняшний день:

…Я стою на плацу, наблюдая, как катится по асфальту темная дождевая вода. Только что успокоилось небо. Только что заступила на землю ночь, и отправила в сон душную нашу казарму. Я отпустил дневального, чтобы самому унести в штаб строевую записку курса.

Но мне некуда с ней спешить. И я стою на плацу, провожая уходящий своей дорогой дождь. На мне те же погоны и тот же старый мундир. Я стою и разговариваю с собственной тенью…

Зачем я пришел сюда?.. Зачем снова напялил берет, снова подался к романтическому своему берегу? Неужели горе не нашло себе другого попутчика? И кого винить в этом несчастье, кроме себя?

Зачем?.. Я задаю себе этот вопрос и сегодня. И до сих пор не найду верный ответ.

Я ведь на самом деле мечтал только об одном: сорвать, бросить и позабыть истаскавшиеся свои погоны — этот тяжкий груз прошлого. И это почти произошло, почти свершилось в моей жизни. Они уже отправились в шкаф, обтрепанные мои камуфляжи, с единственной широкой лычкой на плечах. Но мне показалось мало… Мало этой единственной широкой лычки. Я захотел звёзд. Только с ними мог уйти на покой старый мой камуфляж. С блестящими звездами офицера. Не важно, полковника или лейтенанта… Зачем? Неужели я настолько сошел с ума? Видимо, да… Потому что испугался. Испугался начать жизнь с нового листа. И не захотел другого неба, кроме белого потолка казарм…