Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Подошел автобус, она вошла, привычно стала протискиваться вперед, чтобы успеть выйти на нужной остановке, и мысли ее приняли свое ежевечернее течение – здорова ли Оленька, поскорее бы ее увидеть, ветер сегодня, как бы не застудить, вот не взяла теплого платочка, забыла, заторопилась, не дай бог…

Около месяца прошло с того дня, как Сашок показывал ей и Соколову свой фильм. За ежедневной суетой с домашними делами Мария Александровна позабыла о пареньке и о его фантастических затеях. Однажды к концу обеденного перерыва она по какому-то пустяковому делу заглянула в сборку и поразилась: толпа рабочих окружила кого-то, раздавались угрожающие выкрики:

– Щенок!

– Гнать с завода!

– Умнее всех хочешь быть!

– Он двадцать лет, лучший рабочий, а ты…

– Ишь, выставился! Умник нашелся!..

Мария Александровна подошла к безучастно сидевшему подле своего рабочего места Соколову:

– Кого это так, Митрофаныч?

– Да все того же, Сашку.

– Что он еще нового натворил? – испугалась Мария Александровна.

– А ничего нового – всё то же.

– Не пойму.

– За съемку его ту самую.

– Я и сама прикидывала, – задумчиво сказала Мария Александровна. – Ведь если всех заставить так быстро работать, так это…

– А всех как раз и нельзя!

– Почему?

– А вот приходи после смены в клуб на производственное, объясню.

– Приду.

Странно началось это производственное совещание. В клубный зал набилось столько народу, что многим пришлось пристраиваться на подоконниках, по двое на стульях, даже на полу возле сцены. Но народ все прибывал. Наконец председатель собрания – мастер сборочного – крикнул:

– Больше уже некуда, товарищи! Закройте двери. И начинай, Сашок, слышишь?

Погас свет, и в глубине сцены на настоящем экране замелькали кадры уже почти полузабытого Марией Александровной фильма. Потом – кресты, круги, неровный конец пленки, пустой квадрат.

Зажегся свет. В зале зашумели.

– Погодите, товарищи, это не конец, сейчас он перемотает пленку и будет продолжать показывать, – поднялся из первого ряда Иван Митрофанович Соколов. – Имейте терпение!

Свет погас, и все тот же Иван Соколов продолжал работать, но сейчас уже медленно, как бы рывками: движение – остановка, движение – остановка. Но и это кончилось.

Когда загорелся свет, все увидели, что на сцене, у самого края, стоит Соколов.

– Внимательно вы смотрели, товарищи? – спросил он громко.

– Как будто внимательно, – ответило сразу несколько зрителей.

– К чему нам это показывали? Мы за двадцать лет насмотрелись на твою работу, Митрофаныч.

– По картинке видно, что постарел ты как раз на эти двадцать лет! – весело крикнула работница помоложе.

– Да нет, в натуре еще ничего, сойдет! – засмеялись другие.

– Товарищи, товарищи! – взбираясь па сцену, одернул их мастер. – Нельзя ли посерьезнее?

– Можно и посерьезнее, – крикнул кто-то из зала. – Всем видно, что ты, Соколов, хорошо работаешь! Молодец!

– Молодец? – сказал Соколов. – Хорошо, говоришь, работаю? А вот по этой самой картинке видно, что можно и получше. Можно!

– Это как же – по картинке? – удивленно спросили из зала.

– А вот так. Видели вы, как я первый слой – резину – двумя руками кладу? Ну, это так, ее и надо – двумя. А второй слой? Двумя же кладу, потом двумя же и прихлопываю. Два-три раза. А зачем? Можно и одной. Только выработать в себе точность. Абсолютную точность. Тогда – клади одной, прихлопывай другой и в это же самое время тяни другой рукой к себе следующий слой. Понятно? Потом – обрезка. Я тут по одному слою под нож беру. А можно наложить четыре и сразу – по четырем. Только опять же – чтобы абсолютная точность.

– Ты раньше попробуй! – сердито крикнули из зала. – Языком-то все можно!

– А я и пробовал. Тренировался. Вышло!

Зал притих. И сразу взорвался шумом, выкриками.

– Это что же – всем гнать по двести процентов? А потом всему цеху, ого, какой план спустят! Ну, удружил, ничего не скажешь!

– А расценки? Расценки-то как?

– Что ж, всему заводу придется план пересматривать, а иначе мы без сырья останемся – полетят и план, и расценки!

– То-то и оно – всему заводу!

– Спокойно, товарищи! – поднял руку Соколов. – Не придется ни цеху, ни всему заводу планы перестраивать. И не придется никому в эти самые киноперегонки играться!

– Так вы же говорили, что достигли, смогли? – удивился мастер.

– А как же! Смог! Вышло у меня, верно, – усмехнулся Иван Митрофанович.

И на мгновение примолк.

– Так это я, я смог! – сказал Соколов уже вполне серьезно. – Со мной пока еще никто тягаться не может. Разве что вот Сашок вырастет, поднаучится – ну, тогда посмотрим. А сейчас…

Сашок был теперь занят по горло – после рабочего дня оставался на вторую смену и, рыская по заводу, выискивал объекты для новых «картинок».

Однажды, уже поздней зимою, он прибежал к ней в завком. Был взволнован, тороплив и неуловим еще больше, чем обычно.

– Ко мне? – спросила Мария Александровна.

– Ага!

– Случилось что?

– Ага. Случилось.

– Ну.

Чего это он со мной так строго, грубо даже?

– Да кто? Говори толком.

– Митин. Витька. Комсомольский секретарь. Пришел в цех и – как приказал: приходи непременно сегодня в шесть на комсомольское собрание. И чтоб, говорит, без выкрутасов. А не придешь – пожалеешь!

– Так иди.

Сашок помолчал, потом выпалил:

– А вы туда можете прийти?

– На комсомольское? – улыбнулась Мария Александровна.

– Да! Я… я боюсь… – Голос его как-то по-детски дрогнул. – Нет, вы не думайте, я не трус, но…

– Но – что?

– Понимаете, ребята со мной последнее время как-то не так… ну, будто я им что-то плохое сделал. Я им чего скажу, а они отворачиваются, будто не слышат… Ну, пожалуйста, тетя Маша, пойдемте со мной, а?

Она внимательно посмотрела на паренька.

– А я тебе вроде ширмы, что ли?

– Ширмы? Не знаю… Но я… я без вас не пойду.

– Вот ты как? – и, подумав немного, прибавила: – Что ж, попрошу твоего Митина Витьку, может, и разрешит, как думаешь?…

Собрание было многолюдным и долгим. Мария Александровна уже подумывала тихонько выбраться из зала и уйти, когда услышала голос комсомольского секретаря:

– А теперь приступим к разбору персонального дела Васильева Александра.

Сидевший рядом с нею Сашок удивленно вскинул голову, дернулся было, порываясь что-то сказать, но сдержался, промолчал.

Так вот, товарищи, – продолжал Митин, – в Америке, в Голливуде – это там, где все кино снимаются, – есть такие актеры, кинозвезды называются. Как станут знаменитыми – так кинозвезда. Ну и многие из них сразу нос задирают – мол, я самый талантливый, больше всех получаю, мне никакой ваш профсоюз не нужен. Это значит, они звездной болезнью заболели…