Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Получил из Каменца письмо от Осипа; пишет, как были рады ему граф с графиней, Истомин… Даже Фрид, увидевший его на улице, выразил свое огорчение и тоску по нам с тобою. Живность наша вся в целости, живет в нашей квартире Катя с мужем, что, ввиду отсутствия теперь водки, является, по моему мнению, вариантом довольно утешительным. Осип везет оружие… ради Бога, отбери сейчас патроны, чтобы молодые воины не вздумали себя калечить; я положил патроны, да и сам теперь не рад.

Сейчас пришел старик русин и говорит, что ему есть нечего. Денщики острят: «Придется зачислить его на довольствие». Так и приходится делать. Приказал кормить.

С моим Георгием затяжка; все требуют номера и время приказов получения мною Георг[иевского] оружия и Влад[имира] 3 ст[епени] с мечами. С моим генеральским чином тоже затяжка. Но это вздор, а вот Георгий меня волнует… Посылаю справки, какие только могу, и очень нервничаю… Все мне кажется, что что-либо выйдет не так.

Жду теперь ваши дальнейшие карточки, а пока эта стоит на столике, и я на нее нет-нет, да и поведу глазом, то возьму в руки и начинаю более специально рассматривать «мое гнездышко», как ты хорошо выразилась. Давайте же свои рожицы, мне теперь яснее, что я целую. Обнимаю, целую и благословляю вас.

Целуй папу с мамой.

Дорогая моя Женюрка!

Я забыл тебе написать, как определен Думой мой подвиг, за который я получил Георгиевское оружие. Слова такие: «12 августа под Монастыржеской у опушки леса, когда обнаружился охват с трех сторон противником наших спешенных частей, он (разумеется – твой супруг) совместно с хорунжими Голубинским (там же и убитым) и Ковалевым собрал разрозненные части и в ста шагах от неприятельской цепи руководил огнем…» Фактически с одной стороны неприятель подошел шагов на 70. Кроме того, не упомянуто мое ранение, ранение подо мною лошади и пробитие пулей фуражки… Дело это, конечно, не изменяло, но было бы выразительнее… Впрочем, на это имелись свои причины, о которых я тебе, кажется, писал. Вчера получил от Дуси (помнишь, работала в Г. П. [ «Голосе Правды»[11] ]) открытку, написанную с тою экзальтированностью, застенчивостью и простотою, которые всегда так забавно и мило оттеняли эту славную девушку. Письмо написано неразборчиво. Куда-то она ездила за братом и что-то ей, по-видимому, не задалось. Но она была с тобою на концерте наших мальчиков, и описание его очень заменило мне то из твоих писем, которое до меня, очевидно, не дошло. Подписалась она «Евдокия Кришинская», вроде этого. Ее удивил Генюша тем, что так спокойно музицировал; о Кирилочке она говорит мимоходом; о Ейке с восторгом, добавляя, что «это будущая знаменитость»… В чем она будет знаменита, Дуся не говорит. О тебе она также полна восторгов. Адрес написан твоею рукою, своего адреса Дуся мне не оставила, и я ее понял: она слишком скромна и застенчива, чтобы вызывать на ответ. Благодари ее и приласкай. Изо всей группы, нас когда-то окружавшей, ее образ оставил за собою более теплую и примирительную тень.

Здесь много приходят к нам русины, просящие у меня отпуск в Россию, что я и даю. Между детьми попадаются круглые сироты, и офицеры мало-помалу разбирают их себе. Не хочешь ли ты нам сироту девочку или мальчика, лет 10–12? Как тебе думается? Девочка вырастет, будет горничной, а потом выдадим замуж. Для мальчика несколько труднее найти работу дома, да и может оказаться плохим, и его труднее держать в руках или направлять, чем девочку. Сегодня я видел одну девочку: круглая сирота, но 12 лет (вероятно, уже больше) и лицо мне как-то не понравилось… лучше взять меньше.

Жителей стояла сегодня целая масса, и я разговорился с ними. Нищета страшная и лишения несказанные. Особенно их возмущает ненужная и дикая жестокость мадьяров. «Мы понимаем, – говорит один, – что война не игрушка, но зачем делать из нее сплошное страдание и для мирных жителей? Пули убивают и нас, снаряд случайно подожжет и дом, но зачем делать это с умыслом? Ваши солдаты живут среди нас, и мы только подкармливаемся около, а мадьярские тащат из деревень к себе в окопы все, что найдут, даже наших жен». «Ну, что же, – шутит один из офицеров, – возьмут какую-либо старуху, меньше ртов останется». «Нужна им старуха, – вставляет со смехом молодой русин, – они выбирают красивую да толстую». Оказывается, я запрещаю приезд супруг офицерских на театр войны, а мой соперник, какой-либо командир венгерского полка, смотрит сквозь пальцы на то, что его офицеры и солдаты устраивают из окопов дома свиданий… Оказывается, несчастные бабы живут в окопах – на холоде и ветру – по нескольку дней, выполняют хозяйственные работы, а ночью служат утехой своим жестоким победителям… Характерен идеал венгров – толстая баба… в чем проскальзывает их азиатская натура! Русины же рассказывают, что в Венгрии два года – неурожай, и ввиду того что туда поналетела масса поляков и жидов, положение дел – серьезное. Фунт хлеба полтора месяца тому назад уже стоил крону; а между тем, Венгрия в лучшем положении, чем остальная Австрия… что же там?

Это кончаю, чтобы описать тебе наш случай вчера.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Целуй папу с мамой.

Дорогая моя женушка!

Сейчас 9 часов, погода дивная – тихо, 1–2 градуса холода и кругом снег. Хожу и улыбаюсь! Вчера у нас [была] большая удача, о чем напишу тебе потом. Дуся написала мне открытку, – восторженно, мило и наивно. Говорит про концерт мальчиков, а от моей женки я этого описания еще не получил… пиши о таких великих событиях раза 2–3, так как письма опаздывают и затериваются. Рассказы папины так и не дошли до меня. Да куда лучше: о вашем переезде с Малого проспекта на Ординарную, 11 я узнал случайно из твоей обмолвки об освящении квартиры, да из случайно написанного вверху одного письма нового адреса. А я заладил Мал[ый] проспект, да еще с дробью, и катаю его в телеграммах и письмах. Так о концерте жду, моя золотая женушка, с полной подробностью: что исполнялось, как, как прошла «Уха», которая тебя тревожила и т. д. и т. д. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая, золотая, милая, ненаглядная и драгоценная женушка!

Вчера около 10 часов вечера мои разведчики, прокравшись в расположение противника под его окопы с пулеметами, захватили везшего документы кавалериста вместе с его лошадью. Как они это сделали: придушили ли, зажали ли рот, это я еще не знаю, но вышло это на диво лихо и находчиво. К 12 часам в моих руках были документы, а к часу ночи и сам кавалерист. Он еще полчаса оставался в обалдении, конфузливо оборачивался кругом и не знал, что такое с ним случилось: ехал среди своих, имея свою сторожевую цепь по крайней мере на полверсты впереди, и вдруг такой скандал. Мы его успокоили, объяснили, что он такой же славянин, как и мы (он оказался хорват). Накормили, напоили; пленник пришел в себя и начал говорить с офицерами, а я занялся документами и провозился с ними до трех часов… Удалось добыть много интересного касательно не только моего фронта, но и всей армии противника… воображаю, какой у него сегодня переполох.