Раиса Аронова - Ночные ведьмы

Здесь, в Белоруссии, в полку возникла хорошая традиция: перед началом особо трудной боевой ночи на старт выносили наше гвардейское знамя. Освобожденное от чехла, оно тихо шелестело на легком ветерке около командного столика. Придешь с докладом, посмотришь на него, и на душе становится спокойно и тепло. А потом в полете перед глазами блестят золотые буквы на красном шелке: «46-й гвардейский…»

И еще одна хорошая традиция зародилась у нас в те дни. Если не было боевой работы, то на вечернем построении мы всем полком исполняли Гимн Советского Союза. Голоса у девчат были хорошие, и гимн звучал мощно и красиво. Обычно это происходило на открытом воздухе, и местные жители толпой стояли в сторонке и с удовольствием слушали нас. «Славься, Отечество наше свободное!» — далеко летело над полями плесами Белоруссии.

Началось стремительное наступление наших войск. Мы перелетели на площадку, которая находилась всего в шести километрах от линии фронта. Так близко к передовой полк еще никогда не стоял. Это было сделано в расчете на дальнейшее отступление немцев.

Перебазирование не обошлось без происшествий. Некоторые самолеты попались на глаза немецким истребителям и прилетели с пробоинами. Особенно сильно пострадала машина Клавы Серебряковой, и ее штурман Лида Демешова была серьезно ранена в руку.

Едва мы успели разгрузиться, как послышалась ежевечерняя команда:

— Боевые экипажи, за получением задачи!

Ставя задачу, майор Бершанская обратила наше внимание на изменение места и режима работы наших приводных маяков.

— Ближайший к нам маяк, — сказала она, — в восьми километрах строго на север. Через каждые пять минут он будет делать лучом три оборота и затем три покачивания на запад. Прошу также учесть, что ввиду близости линии фронта светомаскировка на старте будет особо тщательной. Другие полки дивизии находятся…

Минут через двадцать мы с Полиной Гельман взлетали. Ночь темная, видимость никудышная. На цель все же вышли хорошо. Отбомбились, пошли домой. Но прямо с маршрута выйти на аэродром не удалось.

Вдали заработал световой маяк.

— Давай к нему, а оттуда уже домой, — предложила Полина.

— Пожалуй, — согласилась я, — нам ведь не так часто приходится пользоваться услугами светомаяков.

Подошли. Взяли курс на юг.

— Через пять минут будем на аэродроме, — уверенно проговорила Полина.

Пять минут прошли, но, как ни таращили мы глаза, никаких признаков аэродрома под нами не было. Что за оказия? Подошли еще раз к маяку, опять взяли южный курс. Ни одного огонька!

— Вот как замаскировались, что и свои не найдут, — говорю штурману. Вдруг слышу:

— Смотри, вон стартовые огни!

— Что-то не похожи на наши, — усомнилась я.

— Значит, это «братский» аэродром. Пойдем туда. Сколько можно кружиться?

— Не возражаю.

Сели. Это действительно был бочаровский аэродром. И там уже находились три наших экипажа: тоже не нашли свой дом.

— Слава богу, хоть не мы одни заблудились, — шепнула мне Поля.

Нам подвесили бомбы, и мы опять полетели на задание. Но в ту ночь нас словно заколдовали. При возвращении от цели повторилась та же история, что и в первый вылет: опять несколько раз начинали «танцевать» от маяка, но все напрасно — наш аэродром как сквозь землю провалился!

— Что за чертовщина! — выругалась я. — Где же нам садиться?

— Не пойму что-то… Ведь от маяка до аэродрома рукой подать, — в растерянности бормотала штурман.

Мы до того закружились, что, откровенно говоря, я стала сомневаться, на своей ли территории находимся.

Но вот впереди слева обозначились три огонька. Они были точь-в-точь такими, как у «братиков». Не раздумывая, я направилась к ним. Мне было больше невмоготу вертеться в заколдованном круге.

Штурман молчала. Очевидно, она была согласна с моим решением.

Сели. Зарулили. Мне даже не хотелось вылезать из кабины и идти на КП с докладом. Неприятно все-таки признаваться в том, что опять не нашли свой старт.

К самолету подошел мужчина и молча влез на трап, намереваясь, очевидно, что-то спросить у меня.

— А мы опять к вам! — улыбаясь, проговорила я бодрым голосом.

— Райка, — дернув меня за рукав, в испуге зашептала Полина. — Разве ты не поняла, что мы не у бочаровцев?

— То есть как это «опять к вам»? — с удивлением спросил мужчина. — К нам сегодня никто не прилетал из женского полка. Так, так… «А мы опять к вам!»… Ясно! Значит, вы где-то уже побывали в гостях? Значит, вы уже долго блуждаете по ночному небу?

— Дядечка, — стараясь все обернуть в шутку, умоляющим голосом заговорила я, — дайте нам немного бензина, и теперь мы определенно долетим до своего дома!

— Ну, нет! Я вас не выпущу. «Ах, попалась, птичка, стой!» — И уже сердито добавил: — Чего доброго, вы еще к немцам по ошибке сядете и тоже скажете: «А мы опять к вам!» Нет уж, сидите до рассвета, а я позвоню сейчас Бершанской, чтобы не волновалась. Утром, при ясном солнышке, перелетите к своим.

Так и не выпустил.

Мы с Полиной были в крайнем недоумении: почему никак не могли выйти к своему аэродрому от светового маяка?

Наше недоумение рассеялось, когда прилетели утром домой. Оказывается, нам в полк передали неправильные координаты маяка, они расходились с действительными на шестьдесят градусов.

А фронт быстро двигался все дальше на запад, оставляя позади себя много не ликвидированных до конца «котелков» с гитлеровцами. Одни из них разбредались по лесам, другие, напротив, выходили из лесов и сдавались в плен партиями и поодиночке. Обстановка была сложной, даже тревожной, но настроение было отличное: мы идем на запад!

…Нещадно палит июльское солнце. В небе ни облачка. Над аэродромом дрожит горячее марево, в зыбких волнах которого далекие предметы приобретают причудливые формы. В поисках хоть какой-нибудь тени мы со штурманом Полиной Гельман залезли под крыло самолета. Сняли с себя гимнастерки и сапоги. Эти кирзовые сапоги, большие, тяжелые, были нам ненавистны. Да и надевать их нужно было с портянками, иначе они болтались и натирали ноги.

Прошедшую ночь полк не работал: фронт ушел далеко вперед, и нам не хватало радиуса действия. Сегодня мы готовились к перебазированию. Маршрут на карте уже проложен, ждали только команду на взлет.

Лежа на спине под крылом самолета, я от нечего делать рассматривала его боевые рубцы — аккуратно заклеенные пробоины от пуль и осколков снарядов. Сколько их! Я даже удивилась.

— Бройко, почему это так много заплаток у нас на крыльях? — спросила я своего техника, которая что-то делала в кабинах.