Людмила Бояджиева - Марина Цветаева. Неправильная любовь

И еще там, на фронте гибнут люди… И все уйдут… И даже этот дом, ковер… И нас с тобой не будет… Везде проклятущая смерть! «Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли»… — Она разрыдалась у него на груди, вымочив слезами шерстяную жилетку.

Ночью разбудила и прочла только что написанные стихи:

Слушайте! — Я не приемлю!Это — западня!Не меня опустят в землю,Не меня…Быть нежной, бешеной и шумной,— Так жаждать жить! —Очаровательной и умной, —Прелестной быть!Нежнее всех, кто есть и были,Не знать вины…— О возмущенье, что в могилеМы все равны!Стать тем, что никому не мило,Не зная ни того, что былоНи что придет — О, стать как лед!..Забыть, как сердце раскололось —И вновь срослось,Забыть свои слова и голос,И блеск волос.Браслет из бирюзы стариннойНа стебельке:На этой узкой, этой длиннойМоей руке…

…Война, начавшаяся летом 1914 года, оказалась нешуточной. Стихи Цветаевой о войне в буквальном смысле «вклинились» в цикл, посвященный Петру Эфрону. В них ирония над борьбой политических амбиций, противопоставление собственной — единичной утрате близкого человека. Нет, это было не противопоставление, лишь горький смех над собственной беспомощностью изменить что-то. Цветаева не хочет смириться. Как и прежде, она жаждет диалога с Творцом. Она бросает вызов. И высшим силам, и земным. Она демонстративно провозглашает, что темные луны — глаза умирающего друга — важнее для нее любых мировых катастроф.

Война, война! — Кажденья у киотовИ стрекот шпор.Но нету дела мне до царских счетов,Народных ссор.

На кажется-надтреснутом канатеЯ — маленький плясун.Я — тень от чьей-то тени. Я — лунатикДвух темных лун.

Как грозовая туча над Вами — грех!

Марина соткана из противоречий. В этой «отрожденной поэтовой сопоставительной и противопоставительной страсти», сведения полюсов «Бог-Черт», в потребности связывать в узел крайности («чей-то дар мне в колыбель») — суть напряженности цветаевской поэзии, мощь ее энергетического заряда. И саму Цветаеву, и то, что сделано ею в литературе, оценивали и оценивают неоднозначно — от прямого неприятия до преклонения. Цветаева, как Поэт и человек, — явление особой душевной, нравственной конструкции. «Безмерность в мире мер» не вписывается в рамки привычной морали. Анализировать жизненные позиции или поступки Марины с точки зрения обыденной психологии, традиционной нравственной установки — задача заведомо сложная. Для того чтобы понять ее, необходимо изначально изменить критерий — принять ключевое условие: Марина Цветаева — аномалия. Аномалия, как творческий индивидуум, как человеческий характер, как часть социума, как личностная единица. Искать привычно-логические мотивировки в поведении Марины чаще всего не имеет смысла: они изменчивы, противоречивы, часто взаимоисключающи. Едва нащупываешь некую спасительную почву логики, как вновь проваливаешься в топь несоответствий. Нельзя не признать — отделить личностное начало Поэта от творческого подчас невозможно, их капризный симбиоз и составляет тайну дара.

Казалось бы, все сложилось благополучно: семейная жизнь юных Цветаевой и Эфрона на зависть гармонична. Настораживают лишь зреющие подспудно перепады настроения Марины — она неудовлетворена, сама не отдавая себе отчета в этом: все слишком покойно, гладко, ровно. Мятежному дару Марины нужна буря.

В июне Сергей приезжал в Коктебель, где с няней и дочкой жила Марина. Здесь же отдыхали его сестры, а также Ася с очередным мужем и вторым сыном. Все приглядывались к семейству Эфронов. Что-то настораживало в демонстрируемой Мариной идиллии. Возможно, чрезмерная экзальтация Марины.

6 июня 1914 года она вдруг читает Максу и Вере Эфрон только что написанные стихи, посвященные Сергею. Первое — уже известное нам «Я с вызовом ношу его кольцо…» и новый вариант:

Нет, я, пожалуй, странный человек,Другим на диво! —Быть, несмотря на наш XX век,Такой счастливой!

Не слушая речей (о тайном сходстве душ),Ни всех тому подобных басен,Всем объявлять, что у меня есть муж,И он прекрасен.

Волошину интонация восторга кажется чрезмерной. Сестры Сергея настораживаются — женщины всегда подмечают тонкости, заметили и взгляды Марины в стороны иных романтических объектов. Что тут поделать, молодая женщина, полная сил, своевольная, отчаянно влюбчивая — да у нее еще вся жизнь впереди. А у мужа, увы, слишком много забот. Статус Сергея — добровольно принятый, как хранителя Королевы и ее вечного рыцаря, кажется несколько шатким. Это эффектно для юношеских фантазий, но никак не в серьезной взрослой жизни.

Марина продолжает провозглашать свою веру в счастливый брак, словно заговаривая себя от какой-то напасти, от ложного шага. Марина чувствует, что друзья не очень верят в перспективу их брака с Сергеем. Тайные сомнения и страх мучают ее все сильнее. Она еще плохо знает себя. Верит в стержень несгибаемой воли, но и отчаянная потребность в эмоциональных взрывах терзает ее, как ни скрывай, под оболочкой слов.

О мистической вере Марины в сны знали все. Пересказывание сновидения, бесконечное толкование деталей, а потом «узнавание» в случившемся ночных предсказаний — постоянная забота Марины. А вот астрология для нее пока закрыта — увлечение ею еще не охватило мистически настроенных дам. Но эпизод, случившийся на башне волошинского дома, Марина запомнила, хотя и зачеркнула в своей памяти начисто, вымарала черными чернилами, как глупую ошибку в тексте.

Худая высокая татарка из компании коктебельских гостей была не молода, не умна, не талантлива. Хотя сама она верила в обратное, а еще в то, что она гречанка и потомственный астролог, посвященный в тайны звезд. Она часто бралась толковать Марине сны и однажды предложила пойти дальше — поговорить о том, что можно прочесть по небесным книгам. Начертав предварительно на больших листах разноцветными карандашами траектории движения небесных светил по времени рождения Марины и Сергея, она, с загадочным и непроницаемым лицом, пригласила Марину уединиться на верхней веранде, где в это сумеречный день никто не загорал.

Сели на сложенные прямоугольником бревна. Море и небо тонули в свинцовой дымке, давили своей весомой мощью и обещали непогоду. Вещунья покрывала лоб тонкой синей косынкой с бахромой из монеток. Полагала, что так убедительней выглядит в роли посредницы звезд.