Юрий Герман - Подполковник медицинской службы

- У меня был профессор-немец, - грустно и негромко продолжал Левин. Патологоанатом. Светлый ум и...

- Вот для него вы и хотите налепить на самолет красный крест? перебил Калугин. - Так он не увидит вашего креста. Потому что, если он порядочный человек, то сидит в концлагере и ждет, покуда мы его освободим. .. Во всяком случае, я лично не советую вам рассуждать насчет красного креста нынче...

- Да, да, это, конечно, так, - согласился Левин и задумался, вспоминая своего патологоанатома.

Все втроем они сидели и курили, щурясь на блестящую воду залива, и на далекие дымки кораблей, и на противоположный берег, слегка розовеющий своими снегами.

- Да, война-войнишка, - сказал вдруг Калугин и опять замолчал.

У него была такая манера: произнести одну, оторванную от всего фразу и опять надолго замолчать.

А Курочка насвистывал. У него был удивительный слух и никакого голоса, но свистел он отлично - тихо, едва слышно и необыкновенно мелодично, будто не человек свистит, а где-то далеко-далеко играет большой оркестр, и слышно не все, что он играет, а только самое главное, самое трогающее и самое нужное в эти мгновения.

- А потом все мы возьмем и умрем, - опять сказал Калугин со злорадством в голосе. - И тот, кто жил как свинья, исчезнет навеки, как будто его и не было.

- А тот, кто жил человеком? - осторожно и негромко спросил Левин.

- Надо, товарищи, надо жить по-человечески, - опять сказал Калугин, не отвечая на вопрос Левина, - а то вот этак и прочирикаешь.

И опять надолго замолчал, угрюмым взглядом глядя на спокойные воды залива.

- Боброва к нам назначили на нашу машину, - сказал Левин, - скоро подлечится, и можно будет начинать работу. Он пилот первоклассный.

Курочка с интересом посмотрел на Левина. Потом потянулся и, окликнув сержанта из аэродромной команды, пошел к самолету.

Одевал Александра Марковича майор Воронков у себя в комнате. Тут же на стуле сидел Бобров и говорил, что ничего этого не нужно, что в машине тепло, отсеки отапливаются, а в унтах доктор не сможет работать.

- Еще парашют ему прицепите, - сказал Бобров, когда майор надел на Левина желтую капку, - чудак, ей-богу, человек. Все равно подполковник там все это скинет.

- Ну и пусть скидывает, а я делаю как положено, - сказал Воронков сердито. - Подполковник человек в годах, мало ли что может случиться. А капка не помешает.

Машина стояла на воде, - в окна комнатки Воронкова было видно ее огромное, китообразное, как казалось Левину, тело. Механики прогревали моторы. Из серой "санитарки" два незнакомых матроса носили тюки на катер, с катера их втаскивали в самолет.

- Одного оборудования таскаем, таскаем, - сказал Бобров. - Богадельня, а не самолет.

Он считал своим долгом ворчать по поводу спасательного самолета и всячески критиковал все, что там делалось.

- Ты погляди, майор, - сказал он Воронкову, - ты погляди, сколько всего таскаем. Очень теперь легко будет в воду падать, если что случилось. Товарищ подполковник к каждому боевому самолету в сопровождение такое чудо-юдо назначит. Касторка там, клистир, все, что от науки положено.

- И очень неостроумно! - сказал Левин. - Тяжело шутите, товарищ Бобров.

Он закурил папиросу и сел. Майор Воронков смотрел на него издали.

- Если не знать нашего подполковника, - сказал Воронков, - то можно подумать, что он какой-нибудь там отец русской авиации или там дедушка русского парашюта, верно?

- Дедушка, бабушка, - пробурчал Левин, разглядывая себя в маленькое бритвенное зеркальце Воронкова. - Мне лично кажется, что я как раз очень похож на бабушку. В моем возрасте вообще как-то так случается, что некоторые особи мужского пола становятся похожими не на дедушек, а на бабушек...

- Это как же? - не понял Воронков.

- А очень просто. Впрочем, я шучу. Скажите, ожидается сегодня какая-нибудь операция?

Воронков кивнул.

- Что ожидается?

- Воевать сегодня будем. Имеются такие сведения, товарищ подполковник, что немцы свою живую силу и технику погрузили на транспорты и угонять собрались из северных вод. А наша авиация постарается эти транспорты утопить. Ясно?

- Неужели эвакуируются? - спросил Левин.

- А чего же им дожидаться?

- Туда бы с бомбочками подлетнуть, - сказал Бобров, - а мы вот летающую больницу построили. Вынем из воды товарища летчика в нашу больницу и сейчас ему температуру смерим. И анализы начнем делать.

- Вот видите, как он меня ненавидит, - кивнул Левин на Боброва. Просыпается с чувством ненависти ко мне и засыпает с таким же чувством. И все потому, что на спасательный самолет назначен.

- А вы на него не обращайте внимания, - посоветовал Воронков, - или призовите к порядку. Разболтался парень. Ну и характер, конечно, кошмарный. Бобров, верно у тебя кошмарный характер?

Александра Марковича слегка познабливало, и хотелось лечь, но сегодня ожидалась возможность вылета спасательной машины в первый рейс, и он не мог не полететь. Ждали долго - часа два. Потом заглянул Калугин, вытер ветошью руки и рассказал, что будто бы разведчик Ведерников первым засек караван, но транспорты скрылись в фиорде и сейчас их не могут обнаружить. То, что караван был, это подтверждено снимками, Калугин сам видел снимки - караван серьезный, вымпелов пятнадцать, если не считать кораблей охранения.

- Отыщется, - сказал майор Воронков.

- Он теперь отстаиваться будет, - сердито сказал Бобров, - я ихние повадки знаю. Как увидит, что разведчик повис, - так под стенку в фиорде и там в тени отстаивается. Неделю может стоять.

Калугин не согласился с пилотом. Нынче не те времена, чтобы отстаиваться. Фюрер небось приказал поскорее везти солдат в Германию, там тоже аврал, земля горит. Нет, сейчас они отстаиваться долго не будут.

- "Букет", "Букет", я - "Ландыш", - спокойно произнес голос из репродуктора. - "Букет", я - "Ландыш". Вижу корабли противника. Буду считать. Прием, прием!

- Это Паторжинский, - сказал командующий Петрову, - у него глаза похлестче всякого бинокля. Уже увидел.

И стал жадно слушать.

По лестнице быстро поднялся Зубов, повернул к себе микрофон и официальным голосом заговорил:

- "Ландыш", я - "Букет", "Ландыш", я - "Букет", на тебя наводят истребителей противника, внимание, "Ландыш", внимание, прием, прием!

- Что там такое? - спросил командующий.

- Перехват, - сказал Зубов. - Шесть "фокке" вышли на охоту. Дежурный, воды сюда пришлите напиться!

Опять сделалось тихо. Только в репродукторе как бы кто-то дышал и даже, может быть, ругался. Потом вновь Паторжинский, назвав себя "Ландышем", заговорил: "Шесть транспортов противника и внушительный конвой". Он пересчитал их: "Четыре эсминца типа "маас", пять "охотников" и четыре тральщика".