О Муроме. Воспоминания. Семейная хроника купцов Вощининых - Надежда Петровна Киселева- Вощинина
В одно из посещений Мурома в каникулы Вера нашла положение Алика совсем невозможным. Папа не умел уделять Алику должного внимания, хотя все это время работал, и его заработка на двоих не хватало. Два лета папа, Алик и Вера проводили каникулы у нас в Уфе. Но все это было временно. Очень не хотелось оставлять папу одного, казалось, что забота об Алике ему только полезна, и тем не менее, братья и Вера обратились к Шуре и Славе с предложением взять Алика «в дети». Они не отказали, и Алик переехал в Москву, и жил с ними до окончания средней школы.
В 1941 г. началась страшная Отечественная война. Шура, Слава и Алик эвакуировались в Омск, братья остались в Москве, к нам в Уфу приехали старшие Киселевы (бабушка, дедушка) и сестра Тимы Катя с дочкой Лерой.
К этому времени у нас было трое детей: в 1938 г. родился Юра, и в 1940 — Таня. Андрюша был уже совсем большой — ему исполнилось 7 с половиной лет, Тима уехал на войну…, но через сутки вернулся — ему дали бронь, как человеку, снабжающему нефтью фронт.
Семья наша увеличилась до 9 человек, работали двое: Тима главным инженером завода и Катя учительницей. Снова введены карточки, но жаловаться грех — мы были далеко от войны, и над нами было мирное небо. Хлеба и молочных продуктов, так нужных детям, конечно же, не хватало, но мы сажали огороды, выращивали достаточно овощей и как многосемейные получали с подсобного хозяйства картошку по нормальной цене.
На рынке картофель стоил 500−800 рублей за пуд. Молоко от 40 до 60 р. за литр. Зарплата Тимы составляла 2000 рублей в месяц и около 700 руб. получала Катя. Пришлось купить 2-х коз, чтобы дети были с молоком. Кстати, приведу еще несколько цен, может быть, когда-нибудь это станет интересным. Хлеб черный «кирпичик» — 200 руб., мясо — 200 руб. кг, мыло простое — 200, «поллитра» водки тоже 200 руб.
Мыло и водка входили в паек, который получали по нормальной цене, и иногда удавалось сэкономить на обмен. Меняла все это я с великим страхом, потому что оказавшийся рядом милиционер или какой-нибудь любитель «привлечь к ответственности» мог отвести в милицию по подозрению в спекуляции или воровстве. А там оправдывайся… Но меня сия чаша миновала, и, если удавалось сэкономить три куска мыла, я приносила домой килограмм мяса, кирпичик хлеба и сколько-нибудь масла или меду — важно было только собраться с духом и не очень дрожать от страха. Таковы были мои «геройства» времен военного времени.
А в 1942 г. случилось несчастье с папой. Внешне он был всегда спокойным и подбадривал окружающих в тяжелые минуты, и вдруг сам оказался нервнобольным — у него началось психическое расстройство. Как и когда это случилось, был ли какой-либо толчок, преподнесенный ему судьбой, никто не знает, он был один.
Всего 58-ми лет отроду, физически здоровый, бросил он работу и свою комнату в своем доме и приехал к сыновьям в Москву в самое голодное, холодное и тяжелое время. Они заметили, конечно, все его «странности», делились с ним, чем могли, но всего было мало, а на работу он устраиваться не хотел, да, по-видимому, и не мог. Может быть, причиной было голодание, связанное с войной.
Так или иначе, но он не мог жить один, нужна была нянька. И решили мои младшие прислать его ко мне. Они всегда надеялись на меня. Но у нас тоже было двое стариков, трое детей… что делать… война и бедный, добрый, умный мой муж согласился принять «в дети» и моего отца. Его родители очень горевали, что придется принять такого большого неполноценного ребенка, но… пришлось смириться.
Все хором считали, что я не выдержу нагрузки… ничего, выдержала.
(Здесь, если терпеливый читатель не возражает, то мне, Татьяне Орловской, печатающей сейчас эти странички, хотелось бы привести одно из первых воспоминаний моего детства, относящееся как раз к этому времени. Итак, стояло позднее лето 1943., когда мне только исполнилось три года, и мы втроем, Юра, я и дедушка, ранним и солнечным утром шли в детский сад. Я запомнила это утро, потому что оно заполнено горячей детской любовью к моим спутникам, и, следовательно, чувством необыкновенного комфорта бытия. Я шла в легком летнем платье и сосала большой палец правой руки, и никто не требовал, чтобы я оставила это занятие. Юра бежал впереди, и это было естественно, а в нескольких шагах позади меня шел закутанный в рыболовную сеть дедушка и пел молитвы. На улицах еще никого не было, по-видимому, час был ранний, потому что детский сад оказался еще закрытым, и дедушка пересадил нас через невысокий забор во двор сада, где Юра тотчас залез на яблоню и стал стрясать на меня райские яблочки).
Через 2 года у папы все это прошло, и он стал опять полноценным человеком и остался жить в моей семье до конца своих дней, и снова работал…
Коля — самый активный член нашей большой семьи — взялся за ликвидацию муромского дома. Вместе с Леней они продали числившиеся папиными комнаты тем людям, которые там жили — по дешевке, конечно. Бывшие квартиранты с удовольствием перевели их на свое имя. Полученные деньги Коля и Леня поделили на всех детей и папу. Мне и папе прислали 8000 рублей (дореформенными). Ликвидировали, как сумели, остатки хозяйства, и муромское гнездо прекратило для нас свое существование.
Что думал обо всем этом папа? Как он переживал конец своей самостоятельной жизни в доме, где родился и вырос, где родились и жили его дети, — осталось неизвестным! Об этом мы как-то не говорили.
В Уфе мы прожили до 1946 г. К детям моим, своим внукам, он очень привязался, и любил их, мне казалось, больше, чем своих детей.
В 1946 г. мы вернулись в Москву. Папа поступил на работу на люберецкий завод. У Тимы были самые блестящие перспективы. Но воспользоваться ими помешала болезнь почек, начавшаяся почти сразу по возвращении в Москву.
На этом можно окончить мои воспоминания. Жизнь дальше — помнят дети сами. Это уже жизнь моей семьи, моего мужа, моих детей.
Прогрессирующая болезнь их отца была большим горем для всей семьи, но особенно, конечно, для него самого. Такой энергичный по натуре, всем интересующийся, успевающий читать все новинки литературы, он писал еще стихи и опубликовал две монографии по специальности в 19… и 19… годах. Теперь
