Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века - Шевченко Геннадий Аркадьевич
Вместе с сотрудниками КГБ я поехал на нашу дачу в поселке Валентиновка. У нас не было ключей, и пришлось взламывать мощные дубовые двери, которые были почти все заперты изнутри. Я принял активное участие, ибо являюсь не слабым человеком. Однако все поиски оказались безрезультатными.
8 мая сестра опять позвонила мне, сказав, что в квартире появился какой-то странный запах. Я сразу же приехал и нашел разорванную на девять частей записку мамы дочери следующего содержания: «Ласточка, родная. Прости меня, солнышко. Люблю тебя очень. Пройдет время, должна быть счастливой. Держись пока бабули. Твоя мамуля. Очень тяжело. Бабуля не дала, не вышло дома». Сестра была одна в квартире, поскольку мама еще 5 мая попросила бабушку погостить у родственников в Химках. Приехав к сестре, я вызвал милицию из районного отделения. Приехавший участковый сказал, что никакого странного запаха он не чувствует, ибо так пахнет нафталин. После его ухода я стал сам обследовать квартиру и довольно быстро обнаружил, что запах идет из большого стенного шкафа (фактически это была маленькая комната — кладовка), в котором висело огромное количество шуб и дубленок. Мы снова вызвали милицию. Приехавший капитан, открыв двери шкафа, снова сказал, что никакого запаха, кроме запаха нафталина, он не чувствует. Тогда я не выдержал и стал сам раздвигать многочисленные шубы и дубленки. Пошарив рукой в углу кладовки, она была глубиной и шириной более 2 метров, я наткнулся в углу на холодную руку моей мамы и сразу же оттуда выскочил как ошпаренный. Дальнейшее происходило как в тумане. Приехали работники прокуратуры, врачи, а затем представители КГБ вместе с Курышевым. Последних милиционер спросил, откуда они. «Из центрального аппарата КГБ», — последовал ответ Сестра сразу же уехала к нашей тетке Л.Л. Сваринской, проживавшей на Авиамоторной улице.
Я сидел на кухне, руки у меня тряслись. Какой-то пожилой мужчина (видимо, понятой, бывший работник КГБ) предложил мне выпить вина, которое в большом количестве хранилось в квартире. До этого случая я старался не брать в рот спиртного, так как занимался тяжелой атлетикой и гимнастикой хатха-йога. Мне стало немного легче, однако нервный тик одной руки (правой), которой я дотронулся до холодной руки мертвой мамы, не проходил несколько дней.
Через несколько часов Курышев предупредил меня, что будут звонить иностранные журналисты. Удивительно, как они так быстро узнали о смерти мамы! Я отвечал на их вопросы на английском и французском языках около полутора часов. Курышев проинструктировал меня, что можно было говорить. Затем он сказал, что нам дадут новый номер телефона, в котором не будет повторяться ни одна цифра (245-71-63).
Вечером в нашу квартиру приехал капитан Второго главного управления КГБ (внутренняя контрразведка) В.В. Молодцов, который провел у нас всю ночь. Ему было дано указание не оставлять меня одного. К этому времени я более-менее успокоился, и он даже удивлялся моей выдержке. Я беседовал с ним о своих планах относительно будущей работы, в частности, говорил, что, может быть, мне разрешат преподавать в МГИМО. В три часа ночи я лег спать, а Молодцов продолжал бодрствовать до утра.
Я не сразу сообщил о случившемся бабушке, которая была у родственников в Химках, опасаясь за ее здоровье. Однако после того как маму увезли в морг, это надо было сделать. Бабушка срочно приехала домой. Она почему-то сразу же побежала к старинному секретеру и стала что-то проверять.
В загсе Ленинского района я получил свидетельство о смерти и справку, в которой была указана следующая причина смерти мамы: отравление неизвестным ядом.
Мы стали заниматься организацией похорон. Я позвонил Курышеву и высказал мнение, что из политических соображений похоронить маму следовало бы на Новодевичьем кладбище. Ведь она отказалась остаться в США и поступила патриотически. Полковник КГБ связался по этому поводу с Громыко, но министр сказал, что в данном случае он один, без постановления ЦК КПСС, не может решить вопрос о захоронении на таком элитном кладбище. Громыко поручил управляющему делами МИДа послу Дучкову организовать похороны на Новокунцевском кладбище (филиал Новодевичьего).
В то время на данном кладбище (оно находится рядом с Троекуровским кладбищем) хоронили генералов вплоть до генерал-полковника и известных артистов. Там также похоронен великий шпион К. Филби. Народные артисты СССР, послы и маршалы имели право быть похороненными на основном — Новодевичьем. Когда отцу в начале 1973 года был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного посла СССР (представление министра утверждалось Политбюро ЦК КПСС), он с гордостью сказал мне: «Теперь я заслужил право быть похороненным на Новодевичьем кладбище».
Однако в годы перестройки М.С. Горбачева и сейчас «клиентами» филиала Новодевичьего стали многие послы, в том числе Б.И. Дучков, В.Г. Макаров (помощник Громыко похоронен рядом с женой бывшего министра иностранных дел СССР А.А. Бессмертных), Г.С. Сташевский и даже один Маршал Советского Союза С.Ф. Ахромеев, поддержавший ГКЧП в августе 1991 года и покончивший жизнь самоубийством после провала августовского путча. Кстати, на могиле всесильного старшего помощника Громыко (с ним считались даже замминист-ры) поставлена скромная небольшая черная надгробная плита, а сама она находится в большом запустении. Видно, что ее редко кто посещает. Однако при жизни многие боялись Василия Грозного-Темного. Он пережил Громыко на четыре года и умер в 1993 году.
Когда я увидел лицо мамы в морге, то заметил у нее на лице странные порезы, как будто сделанные бритвой. Что это? Отчего? Неизвестно. В морг попрощаться с мамой пришла также жена Г.С. Сташевского.
Гроб мамы пронесли мимо горевшего в то время постоянно вечного огня на большом памятнике погибшим воинам-героям Великой Отечественной войны (сейчас огонь постоянно не горит, видимо, из экономии).
На похоронах мамы присутствовали родственники и представитель КГБ В.В. Молодцов. Был исполнен гимн Советского Союза.
Через год я поставил на могиле мамы двухметровый памятник из белого мрамора, с высеченной головой мамы. Памятник сделал довольно известный скульптор Ю.Л. Ричков. Его телефон мне дал Кенес — шофер директора информационного центра в ООН в Москве.
Дома бабушка организовала поминки, на которые были приглашены все наши родственники. Присутствовал также представитель КГБ капитан В.В. Молодцов (на пенсию он вышел полковником), с большим интересом слушавший рассказы бабушки о ее родственниках и знакомых. И.К. Перетрухин пишет, что не лишенный чувства юмора Молодцов «рассказывал нам потом, как теща А. Шевченко Анна Ксаверьевна в порыве наигранного негодования, картинно обращаясь к нему, кричала: «Владимир Владимирович, дайте мне револьвер! Я застрелю этого негодяя! Это он убил мою дочь!..» Огнестрельного оружия у него в тот момент, естественно, не было, да и представлял он себе смутно, как можно было бы сделать это на таком большом расстоянии, не промахнувшись!». Все это правда. Бабушка громогласно «требовала» револьвер и на кладбище. Прохожие от ее криков шарахались. Однако не стоит забывать, что моя бабушка была очень умной женщиной, и она знала, кто присутствует на похоронах и поминках. Мне она неоднократно говорила, что простила бы отца, если бы он внезапно появился. Нужно отметить также и то, что отец любил свою тещу, пожалуй, больше, чем собственную мать (очень редкий случай).
В связи со смертью мамы меня вызывали несколько раз в Следственный отдел КГБ в Лефортово. Там мне рассказывали об известной Лефортовской тюрьме, из которой последний раз убегали лишь в 20-х годах, ибо коридоры тюрьмы сделаны в виде креста, а в середине сидят охранники и просматривают все камеры. Когда я пришел в кабинет следователя по делу мамы, пришлось пройти через несколько стальных дверей с кодовыми замками. Говорят, что стены там излучают негативную энергию, и даже птицы над этим следственным изолятором не летают.
В Лефортове я давал подробные показания. Бабушка мне рассказала, что мама ранее предпринимала две попытки покончить жизнь самоубийством. Один раз она приняла большую дозу снотворного. Приехала ее лечащий врач Мелентьева (говорили, что она дочь министра) из Четвертого главного управления (в него входили: нулевая поликлиника — для членов Политбюро ПК КПСС и министров, первая — для послов и замминистров союзного уровня, вторая и третья — для чиновников меньшего ранга), и маму спасли. Странно, что кремлевские врачи не забрали ее принудительно в больницу. Правда, они сказали, что необходимо было согласие родственников. Мне об этом не сообщили (я тогда жил с первой женой отдельно), а бабушка такого согласия не дала. Второй раз мама попыталась выброситься из окна девятого этажа нашей квартиры, но дочь Анна успела ее остановить, схватив за ногу. Так что мама, видимо, приняла твердое и однозначное решение. Кстати, ее кумиром была Мерилин Монро, покончившая жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного. Мама была даже внешне чем-то на нее похожа. Как выяснилось в ходе следствия в дальнейшем, она растворила около 40 таблеток этаминала-натрия и примерно такое же количество радедорма, запив эту адскую смесь коньяком. В.В. Молодцов также удивлялся, почему мать жены Шевченко не сообщила о попытках самоубийства своей дочери. «Мы бы ее наверняка спасли», — подчеркнул полковник КГБ в отставке. Но все же некоторые сомнения относительно причины смерти мамы остаются и у меня.
