Кирилл Хенкин - Охотник вверх ногами

(Из поучений Вилли и Рудольфа во время войны: «Самое лучшее прикрытие — соседи и знакомые».)

Причем он сразу стал членом довольно многочисленной компании. В дружеских непринужденных беседах то с одним, то с другим из друзей Берта, персонаж Эмиля Гольдфуса обогащается новыми штрихами, воспоминаниями, подробностями.

А для Вилли наступает самая счастливая и решающая пора его жизни.

С тех пор, как Вилли уехал из Советского Союза, чтобы реорганизовать советскую разведку в США, укрепить подпольный аппарат и подготовить его на случай войны, произошло очень много событий, изменился мир.

В 1949 году судорожные совместные усилия советских шпионов, американских коммунистов и советских ученых увенчались успехом. Взорвалась первая советская атомная бомба. Оказалось, что Молотов, возможно, и не блефовал, заявляя еще в 1947 году, что секрета атомной бомбы уже не существует. В США взрыв этой первой бомбы вызывает состояние шока. Большевики украли бомбу! Рухнуло чувство спокойной неуязвимости.

И в это же время в Китае приходится капитулировать, признать победу коммунистов, бросить (пока что почти) на произвол судьбы дорогого друга Чан Кайши. В Вашингтоне ползут слухи: американская политика в Китае провалилась, потому что в правительстве есть люди, через которых коммунисты влияют на его решения.

Как раз в это время, на стыке годов 1949 и 1950 несколько бывших американских коммунистов — среди них Элизабет Бентли и Уайтеккер Чемберс — публикуют разоблачения. Они рассказывают о своем участии в коммунистическом заговоре (то есть, фактически, в работе на советскую разведку) и называют имена: Хисс, Ремингтон, Джюди Коплон. Несколько советских служащих уезжают, обиженно хлопнув дверью, — враги мира и дружбы между народами помешали им работать! Американцев тащат в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.

Начинается «маккартизм» — то, что в Советском Союзе (и не только там) назовут «охотой за ведьмами»: период взрыва бдительности у людей, от природы доверчивых. А в результате — чувство вины и готовность к любым капитуляциям. Но это будет потом. А тогда, как назло, в Англии, в Канаде обнаруживают шпионов.

16 июня 1950 года арестован Дэвид Гринласс. На следующий день у себя на квартире в Нью-Йорке арестованы Юлиус и Этель Розенберги.

Розенберг — старый коммунист, многолетний сотрудник. советской разведки, начинавший с промышленного шпионажа и перешедший к шпионажу политическому и атомному.

Суд над Розенбергами и их казнь превратится в потрясающую эпопею: смесь личного героизма, небрежной оперативной работы, бездарной политики и гениальной пропаганды.

В Москве их поступок расценивается в разговорах как очередное предательство «продажных жидочков», а во всем мире коммунистическая пропаганда извлекает пользу из каждого предсмертного вздоха этих людей.

20 июня 1950 года, то есть через несколько дней после ареста Розенбергов, войска Северной Кореи переходят тридцать восьмую параллель. Вскоре на помощь северокорейцам поспешат сотни тысяч китайских «добровольцев», что насторожит Москву, но не помешает ей развернуть по всему миру яростную кампанию, обвиняя США в применении в Корее бактериологического оружия.

Мир идет к новой войне. В Москве считают, что железо надо ковать, пока оно горячо. Советских военнослужащих уже давно, еще до разгрома Германии, начали учить, что следующий противник — американцы и их западные союзники. Армия еще не переведена на мирное положение, большая ее часть находится в Германии. Она за две недели может дойти до берегов Атлантики. Вернее, могла, если бы, у США не было атомной бомбы...

Нужность Вилли растет с каждым днем. Надо готовить аппарат к трудным условиям подполья военного времени, проверять и укреплять методы конспирации. Очищать аппарат от многочисленных евреев, многих переводить в резерв, оставляя их впрок, на будущее, когда их можно будет, припугнув, снова заставить служить. Работы много, и в октябре 1952 года Вилли получает помощника, майора государственной безопасности Рейно Хейханнена, по кличке «Вик».

5 марта 1953 года умирает Сталин.

Не знаю, плакал ли Вилли, когда свершилось непоправимое, и мировое коммунистическое движение осиротело. Но среди прочих многочисленных последствий эта смерть отразилась также и на его судьбе.

Уже и до этого в Центре произошли кое-какие перемены. В частности, провожавший Вилли Абакумов арестован в 1951 году и сидит в тюрьме. (Он будет позже расстрелян.) Расстрелян в июле 1953 года верховный шеф всех атомных дел, Лаврентий Павлович Берия. Избежал расстрела, но уже стал политическим трупом инструктировавший Вилли и кормивший его на прощанье обедом Вячеслав Михайлович Молотов.

Таков краткий итог к этому жаркому маю 1955 года, когда Эмиль Гольдфус зайдет в студию к Берту Сильверману, тяжело опустится на стул, молча закурит. После затянувшейся паузы, когда молодой художник уже поймет, что с его другом что-то неладно, Эмиль скажет глухо:

— Бывают дни, когда необходимо выпить.

— Выпить хорошо в любой день!

И после нескольких фраз Эмиль скажет:

— ...иногда весной — бывает трудно.

Потом заговорит о другом и, словно мимоходом, скажет, что собирается уехать в Калифорнию, чтобы пристроить одно изобретение, позволяющее с одного негатива одновременно печатать несколько цветных фотографий.

Сильверман ничего не понимает в технике, ему неясно, зачем надо ехать в Калифорнию. Но он не возражает.

В самом начале июля, не зайдя попрощаться, лишь подсунув под дверь записку, в которой он сообщает, что вернется через несколько месяцев, Эмиль Гольдфус «уехал в Калифорнию».

13. Шпион спешит вернуться в холод

Он приехал в Москву. По делам и на отдых. Мы виделись с ним несколько раз, но по душам разговор не получался. Рядом все время была Елена Степановна, не отходила от отца и Эвелина.

А главное, я уже давно жил в состоянии внутреннего полуоцепенения, внешне приспособившись к окружающему меня советскому быту, внутренне отвергая его все сильней.

Уже много лет я систематически ограничивал себя технической работой переводчика. Сведение к минимуму всякого общения с людьми давно вошло в привычку.

Об этом я не мог говорить с Вилли.

А он не мог еще говорить со мной о глубоких психологических переменах, которые произошли с ним в Америке. И пройдет много лет, прежде чем он заговорит. Да и то осторожно. А тогда был 1955 год.

«Когда ты уходишь, — сказала мне мама, — Аннетт роется у тебя в столе».

Я раздраженно буркнул, что нельзя давать волю ненависти и походя обвинять человека черт знает в чем. Аннет роется!