Кирилл Хенкин - Охотник вверх ногами

А в Москве я как-то сказал Льву Василевскому (Гребецкому, Тарасову), что Том Б., выкравший перед войной для советской разведки чертежи еще нового в те годы английского истребителя (он сделал это под влиянием старших партийных товарищей), — исключительно преданный парень.

— Ерунда, — презрительно поморщился Лев Петрович. — Просто он оказался там, где был нам нужен.

Позже Том был одним из двух «нелегалов», которых Василевский взял с собой в Латинскую Америку, куда его послали во время войны то ли военным атташе, то ли консулом.

Отсюда я делаю вывод, что Василевский считал Тома надежным в любых обстоятельствах. Но, будучи человеком недалеким (бывший летчик, ставший личным охранником Сталина, пока не попал в ИНО за внешность и высокий рост), Василевский повторял то, что принято было говорить в то время.

А в то же примерно время генерал Яковлев из Первого управления готовил меня к нелегальной работе в Швейцарии.

Он учил меня, что вербовать лучше всего от имени другой разведки: американской, английской, французской.

Когда я что-то забормотал об идейной преданности, Яковлев не поморщился только из-за примерной своей выдержки. Но пояснил, что имея дело с людьми, желающими из идейных соображений служить Советскому Союзу, следует их как-нибудь скомпрометировать и запутать, чтобы лучше держать в руках.

Судя по Виллиным рассказам, такой подход — явление сравнительно позднее. Сам он вспоминал времена, когда среди советских разведчиков за границей, оперативников и агентов, царила атмосфера товарищеского доверия. Новые веяния его не устраивали. Он ворчал.

Причин же для этих перемен было много. Хотя бы смена поколений. Новые люди несли новые нравы. Но было и другое.

Человек, преданный идейно, считает себя вправе судить о чистоте идеи, замыслов и дел. А следовательно, и сохранять за собой какую-то долю свободы выбора. В этом отношении потенциально опасными для советского руководства были все, кто мнил себя имеющим моральное право судить его. Под эту категорию потенциально опасных подходили во внутреннем плане старые большевики, во внешнем — старые коминтерновцы и агенты, работающие из идейных соображений. Это зачастую были одни и те же люди.

Перед войной у Москвы было несколько неудачных опытов с бывшими коминтерновцами, ставшими работниками разведки: Игнаций Порецкий и Вальтер Кривицкий в ответ на процессы старых большевиков в Москве порвали с Советами.

Правда, люди этого типа чаще всего не становились врагами «родины трудящихся» и никого не выдавали. (С тех пор это изменилось.) Они ограничивались обличением Сталина как предателя дела революции. Но все равно — их приходилось выслеживать и убивать. Лишняя возня, хотя, с воспитательной точки зрения, и необходимая.

Так что новый подход к оценке агентуры объяснялся, хотя бы отчасти, процессом внутреннего становления советского режима, его освобождения от обременительной революционной фразеологии.

Кроме всей этой большой и малой политики и изменения характера советского режима, его очищения от наносных, преходящих элементов, его постепенного превращения в то, что он есть, — то есть в самонастраивающийся, самообновляющийся и самоукрепляющийся аппарат власти, не имеющий вне власти ни цели, ни смысла, — есть еще необходимость строить здание такого всемирного размаха, как шпионская сеть КГБ, на чем-то более солидном, чем идейная преданность: на корысти, глупости и пороке.

После войны, когда работать по-старому Москва не хотела — да это могло быть и опасным, — надо было реорганизовать агентурную сеть. Смесь рациональных соображений, учета изменившихся обстоятельств, предвидения близких перемен и животного антисемитизма нужно было обратить в практические решения и действия, меняя на ходу шпионскую сеть на жизненно важном для Советского Союза участке.

Такую реорганизацию нельзя было осуществить только шифровками из Москвы. Ее надо было проводить на месте, проверяя участок за участком, упрощая аппарат, укрепляя его, устраняя неподходящие, слабые звенья, заменяя их другими, разделяя, где возможно, людей, друг друга знающих и потому, по мнению начальства, «снюхавшихся»: под предлогом лучшей конспирации делать машину советского шпионажа в США более безликой и послушной при любых обстоятельствах. Были и другие соображения — о них впереди.

Товарищи «под крышей» не вполне годились для этой работы. В глазах местной агентуры они были московскими «бюрократами», живущими под защитой дипломатического паспорта в Вашингтоне, Нью-Йорке или Сан-Франциско, и не вполне знающими местные условия.

Такое задание мог выполнить лишь человек, которого шпионы-подпольщики, американские коммунисты, евреи, бывшие интербригадовцы приняли бы как своего, который был бы одним из них. Важная деталь: он мог бы походить на еврея, но ни в коем случае не быть им!

Перед отъездом Вилли инструктировал и напутствовал сам председатель Совета Народных Комиссаров СССР Вячеслав Михайлович Молотов, который в то время возглавил всю военную и политическую разведку СССР.

Не непосредственный начальник, не начальник Первого управления, им тогда, кажется, был Фитин, не нарком Государственной безопасности Виктор Абакумов, даже не заместитель председателя Совнаркома, куратор всех шпионских и атомных дел Лаврентий Павлович Берия. Нет — на ступеньку выше: сам Молотов!

Причем не просто принял для произнесения общих напутственных фраз типа «родина доверяет вам и надеется...», нет: он долго с ним беседовал и дал в его честь прощальный ужин, куда — небывалый случай! — были приглашены жена Елена Степановна и дочь Эвелина.

Вилли уезжал, облеченный совершенно особыми полномочиями для выполнения особо важного задания. Задания не только (возможно — не столько!) разведывательного, но и политического.

В общественных местах Москвы агенты наружного наблюдения должны, в частности, следить за тем, чтобы советские граждане не пользовались уличной толчеей для передачи иностранным дипломатам, журналистам и прочим иноподданным государственных тайн или письменных жалоб на советский государственный и общественный строй.

В тот день дежурный по наружному наблюдению Ленинградского вокзала в Москве удивился, получив странный приказ: снять с постов всех своих людей и передать дежурство представителю Первого управления.

И только сотрудники этого управления видели, как к вокзалу подъехала черная машина с флажком «одной иностранной державы». Из машины вышел довольно высокий, худой человек с красноватым шмыгающим носом.