Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Элин все время относилась ко мне по-доброму и на первых порах словно бы старалась добиться, чтобы я разговаривала с нею о чем угодно, как с Алиной, но теперь эти попытки оставила.

И когда я так ужасно рыдала из-за необходимости ехать в Сунне на бал, Элин пальцем не пошевелила, чтобы мне помочь.

Случается, мы с нею вдвоем подолгу сидим в детской, не говоря ни слова. Она явно заметила, что я не желаю ее любить.

Однако сейчас, пробыв здесь день-другой, Алина, как мне кажется, смотрит на меня как-то странно. Несколько раз она спрашивала, отчего я так молчалива и не заболела ли.

А на третий день после обеда Алина говорит, что идет прогуляться, и спрашивает, не хочу ли я составить ей компанию. Никого другого она не зовет, и мы выходим на прогулку вдвоем — я и Алина. По-моему, это замечательно. Мы, думаю я, наверняка проведем время так же приятно, как раньше, когда гуляли вдвоем и Алина обычно твердила, что мы прямо-таки ровесницы.

Только вот Алина разговаривать явно не расположена. Пока мы шагаем по аллее, она не произносит ни слова.

Когда же мы выходим на большак, она снимает с меня варежку и прячет мою руку к себе в муфту, обхватывает горячими ладонями.

— Деточка, да ты ведь замерзла! — говорит она.

Так Алина поступала и прежде, потому что у меня действительно всегда очень мерзнут руки. И я так рада, что она опять спрятала мою руку в муфту.

— Ну вот, — говорит Алина, — а теперь расскажи-ка мне, как обстоит с сочинением романов.

— Ах, Алина! Вы же помните, я не собираюсь писать романы, пока не вырасту.

— Хочу кое-что тебе сказать, — слегка неуверенно начинает Алина, не выпуская мою руку из муфты. — Ты только не обижайся… Просто, видишь ли, я подумала, что, пожалуй, с моей стороны было не очень правильно позволять тебе так много рассуждать о сочинительстве, о романах.

— Почему, Алина?

— Понимаешь… Ты, вероятно, строила себе иллюзии, отчасти по моей вине. Но мне казалось, не исключено, что у тебя есть кой-какие способности к писательству. Твоя тетя, Нана Хаммаргрен, большая мастерица рассказывать, и у твоего дяди Кристофера огромный талант, как я понимаю. К тому же вы в родстве с Тегнером.

— Мы в родстве с Тегнером?

— Разве ты не знаешь? — удивляется Алина. — Н-да, твой папенька вправду большой чудак. Никем он не восхищается так, как Тегнером, но по скромности своей даже от родных детей утаивает, что состоит с ним в родстве. Ну, во всяком случае, маменька твоего деда была сестрою матери Тегнера, а значит, твой дед и Тегнер — двоюродные братья. Потому-то я и думала, что у тебя есть писательский талант.

Алина умолкает, вроде как ждет от меня ответа, но я молчу. Пытаюсь вытащить руку из муфты, но она не пускает.

— Видишь ли, — продолжает Алина, — нет для человека ничего опаснее, чем воображать, будто он станет великим и знаменитым, в то время как силами для этого не обладает. Когда впоследствии выясняется, что способностей маловато или нет вовсе, такой человек обычно становится ворчливым неудачником. Лучше с самого начала, еще в детстве, отбросить подобные иллюзии. Тогда это не так трудно, а позднее, чего доброго, окажется невозможно.

Голос Алины звучит очень серьезно. И судя по всему, эти слова на самом деле даются ей нелегко. Я, конечно, говорила с нею о том, что собираюсь писать романы, но вовсе не имела в виду, что непременно так и сделаю. Ну, примерно так же я говорила, что собираюсь жутко разбогатеть и построить себе дворец. В общем, меня почти совершенно не задевают Алинины рассуждения, что мне не стоит воображать, будто я могу стать знаменитостью.

Как бы то ни было, я спрашиваю, откуда Алине теперь в точности известно, что у меня нет таланта.

— Когда я прошлой осенью уехала от вас, — говорит Алина, — то поступила так отчасти ради тебя, чтобы у тебя появилась наставница более сведущая и опытная, чем я. Мне казалось, Элин как раз та, кто тебе требуется. Но Элин говорит… понимаешь… Элин не думает, что в тебе есть что-то особенное. «Ни малейшего намека», — так она говорит. Не находит, что ты способнее других детей. Наверно, ты обидишься, но все-таки лучше тебе узнать об этом сейчас. Ты все равно можешь стать прекрасным человеком.

Я, пожалуй, чуть-чуть обижена, только это пустяки и не в счет. Ведь, как я уже говорила, в свое писательство я никогда всерьез не верила. А уж теперь, узнав, что в мои способности не верит Элин, я тем более спокойна. Все дело в том, что с нею я диспутов не вела.

— Надеюсь, ты не плачешь? — спрашивает Алина, и голос у нее добрый, встревоженный.

— Нет, милая Алина, — отвечаю я. — Конечно, нет. Очень хорошо, что вы сказали мне обо всем об этом.

Некоторое время Алина идет молча, потом опять начинает говорить: мол, поскольку мы с нею ровесницы, то она хочет мне сообщить, что помолвлена.

От удивления я вмиг забываю все, о чем мы разговаривали до сих пор.

Алина рассказывает, что собирается замуж за друга детства, которого зовут Адольф Арнелль. Всю жизнь она любила его. Иной раз он словно бы охладевал к ней, казался равнодушным, но лишь по причине того, что не мог жениться. Минувшей осенью, аккурат когда она уехала из Морбакки, они едва не порвали отношения, теперь же все снова уладилось. И она совершенно счастлива.

А я ужасно рада, что Алина счастлива и что рассказала мне об этом. Она наверняка сообщила об этом Элин и маменьке, но из остальных никому, кроме меня. Ведь Алина понимает, что мне она больше по душе, нежели Анне или Герде. И с прогулки мы возвращаемся такими же добрыми подругами, как раньше, до ее отъезда.

В доме мы снимаем теплые пальто, Алина идет в спальню поболтать с маменькой, а я направляюсь прямиком в комнату при кухне, где Элин Лаурелль по обыкновению рассуждает с тетушкой о судьбе.

— Вы, Элин, наверное полагаете, что все зависит от случая, — говорит тетушка.

— Нет, — отвечает Элин, — вовсе нет. Знаете, Ловиса, как я полагаю? Если человек по-настоящему хочет кем-то стать, то непременно станет.

Я ничуть не огорчена тем, что слышала от Алины, но, как бы там ни было, слова Элин очень меня радуют. Может быть, я сумею-таки стать писательницей, коль скоро все зависит лишь от желания, а не от таланта. Желание-то у меня как-никак есть.

Из-за этих слов про желание меня, как магнитом, тянет к Элин. Я становлюсь рядом и, навострив уши, слушаю, что она говорит. И совершенно непроизвольно, не задумываясь, кладу руку ей на плечо.

Она слегка поворачивает голову, улыбается мне. И тут я вспоминаю, что намерена хранить верность Алине и не симпатизировать Элин, по крайней мере не выказывать ей свою симпатию. А потом думаю: ведь Алину уже не интересует, что одна девочка в Морбакке любит ее. У Алины есть жених, она выходит замуж. И я теперь совершенно свободна. Могу любить Элин сколько заблагорассудится.