Владимир Некрасов - На крыльях победы

— Спасибо, товарищи, — сказал я дрогнувшим голосом. — Спасли меня от гибели.

— Теперь ты нас спасай, друг, — ответил ведущий «Лавочкин». — Бродим над этими чертовыми болотами и не можем найти дорогу к своему аэродрому.

Я знал, что новые машины только вчера прибыли на фронт, и неудивительно, что летчики еще слабо ориентировались над однообразной болотистой равниной этого участка.

«Пристраивайтесь», — качнул я им крыльями и добавил по радио:

— Выведу вас на вашу точку.

Настроение после миновавшей опасности у меня было приподнятое. Я довел «лавочкиных» до их аэродрома, а затем вернулся на свой. Оказалось, что мой мотор был основательно поврежден вражескими пулями.

Да, мне просто везет. А вот товарищ, Миша Юсим, погиб. Я его хорошо знал. Когда-то мы учились в одной школе в Хабаровске, затем встретились на фронте. Небольшой, курчавый, Миша был отличным товарищем и очень скромным человеком. Он хорошо воевал, всегда отличался смелостью.

В этом памятном бою Миша увидел, как восемь «мессеров» насели на нашего подбитого «горбатого», и бросился к нему на помощь. Вмешательство «яка» на некоторое время смутило немцев, а затем они ринулись на него. Один против восьми! Миша принял бой. Он вел его так, чтобы дать штурмовику уйти подальше. Юсим дрался с восьмеркой «мессеров» настолько успешно, что «Ил-2» благополучно доковылял до аэродрома. А Мишу сбили...

Гибель брата

Сейчас я часто бываю в селе Вятском, где живут мои родители. Перед окнами нашего дома, всего в нескольких десятках шагов, бежит могучий красавец Амур. Когда я смотрю на его далекий левый берег, на Большую косу, что вдается в русло реки, я сразу особенно отчетливо вспоминаю Сашу. Ведь это с ним мы проводили долгие часы на рыбной ловле, плавали, борясь с течением, в прозрачной воде Амура, загорали...

Я перевожу взгляд на портрет брата. Саша смотрит на меня большими упрямыми глазами, сжав губы. Прядь волос упала на лоб. Белая полоска подворотничка туго охватывает его по-юношески тонкую шею. На плечах — погоны младшего лейтенанта. Таким Сашу снял наш фронтовой фоторепортер, таким я его видел в начале апреля сорок четвертого года. А вот еще одна, очень маленькая фотокарточка, размером всего четыре на шесть сантиметров. Это последняя фотография, где я снят вместе с братом.

Помню, произошло это в полдень седьмого апреля. В ожидании боевого приказа сидели у самолета Саши и уже в который раз перечитывали полученное накануне письмо матери. Каждое слово письма мы уже выучили наизусть, но всякий раз находили в нем что-то новое — близкое, родное. Мыслями, сердцем мы переносились на берег Амура, видели перед собой свой дом, правление рыболовецкого колхоза «Краснофлотец» и мать, что стоит у калитки дома и, приложив руку к глазам, пристально, с волнением смотрит на причаливающий пароход — не приехали ли ее сынки...

— Я к вам товарищи офицеры, — вернул нас к действительности чей-то голос. Тень упала на письмо матери, которое держал Саша. Мы подняли головы. Перед нами стоял высокий и какой-то нескладный человек. На нем были щегольские сапоги, летная куртка нараспашку и синие бриджи, которых мы не носили. Через плечо на тонком кожаном ремешке висел фотоаппарат.

— Здравствуйте, — тоном старого знакомого продолжал человек. — Я корреспондент газеты «Советский сокол». Вы братья Некрасовы? Напишу о вас очерк с фотопортретами.

Мы вначале отказывались от беседы и фотографирования. Нам хотелось побыть вдвоем, поговорить о доме, да и, признаться, неумеренное увлечение газетчиков «братьями» просто ставило нас в неудобное» положение перед другими, более опытными и заслуживающими внимания печати летчиками. Но лицо корреспондента выразило такое волнение, что мы поняли — у него могут быть неприятности, если он вернется без очередных «братьев» в номер, и уступили. Так он нас и сфотографировал за чтением письма, на фоне истребителя, а затем, вытащив блокнот, засыпал вопросами...

Я отвечал рассеянно, поглядывая на раскисшее поле аэродрома, на плывущие по синевато-белесому небу облака.

Наша беседа неожиданно прервалась. Мы получили приказ вылетать на очередную разведку в район станции Мацеюв.

Поднялись в воздух и, используя островки облаков, незамеченными прошли Ковель и приблизились к станции. Я стремительно вырвался из-за облаков и низко прошел над сетью железнодорожных путей, над длинными составами, станционными постройками. Саша следовал за мной. Непрерывно работал фотоаппарат.

Наше внезапное появление ошеломило врага: в первые секунды немцы, суетившиеся у вагонов, из которых выгружались ящики с боеприпасами и техника, застыли на месте, точно окаменели. Потом, охваченные паникой, бросились, кто куда, сбивая друг друга с ног, прячась под вагонами… Эх, пару бы бомб, — с огорчением подумал я. — Угостил бы славно этих…

Но нужно было уходить домой. Мы покинули границы станции в момент, когда пришедшие в себя фашистские зенитчики открыли беспорядочный огонь. Снаряды уже рвались где-то вдали. Мы торопились на свой аэродром — чем быстрее доставишь фотоданные, тем они ценнее.

Вот мы прошли Ковель и оказались над своей территорией. Миновав, вернее, пронзив длинное облако, я увидел, что впереди меня шесть «фокке-вульфов» пристроились к четверке наших «яков» и вот-вот неожиданно набросятся на них. Я немедленно передал по радио:

— Четверка «яков»! У вас сзади «фоккеры»!

— Спасибо! Вижу! Прошу помочь, я — Марков... — послышалось в ответ.

Как мне быть? Возвращаясь из разведки, я не имел права ввязываться в бой. Но разве можно бросить своих, советских летчиков, которые просят о помощи?

У немцев было явное превосходство, но я не раздумывал и, так как был на значительно большей высоте, чем гитлеровцы, атаковал шестерку. Саша шел следом.

Первые секунды боя принесли нам успех. Уже во время атаки один «фоккер», срезанный моей очередью, рухнул вниз, словно его кто-то с земли дернул невидимой веревкой. Поднявшаяся во мне радость тут же уступила место озабоченности: неожиданно сверху нас атаковала новая четверка фашистских истребителей. «Черт, этого еще не хватало!»

Я закричал Саше:

— Идем в лобовую!

— Есть в лобовую! — донесся до меня заглушенный треском выстрелов, работой мотора голос брата. — Бей гадов!

Как правило, немцы не выдерживали лобовых атак и уклонялись от них. Привыкшие к легким победам на Западе, фашисты при наших атаках обычно стремительно уходили. Но сейчас они понимали, что ставят себя в смешное положение, имея численное превосходство, и стремились забраться выше нас. Достигнув этого, они могли довольно легко разделаться с нами.