Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
– Корнилов, генерал Корнилов сам смотрит на нас! – Мы продолжали идти рысью.
Подалась команда: «Взводные ко мне!» – и выехавшие из строя офицеры поскакали к начальнику. На рыси начальник объяснил взводам задачу, и они скоро вернулись на свои места. Оставалось версты полторы до первых цепей противника. Видно было, как в цепи метались их комиссары.
Раздалась команда, одна за другой повторенная взводными, и отряд, как на учении, перестроившись в одну линию, все той же рысью продолжал идти вперед, не обращая никакого внимания на рой летящих пуль.
Мы уже подошли на 1000 шагов, и хотя огонь по нас был усилен, но потерь не было – большевики нервничали и забыли, что нужно целиться. Подошли ближе, все тем же аллюром, и нам стало ясно видно все семь цепей противника и происходящая суматоха в первых трех цепях.
Начальник отряда вынул свой клинок, а за ним сверкнули на солнце клинки всего отряда, и затем всадники быстро перестроились лавой. Заметно было, как кинулись убегать одиночки из передних цепей и конные улепетывали к себе в тыл. Мы были недалеко от противника, когда начальник подал сигнал к атаке.
Прошло несколько минут, и баклановцы с криком «Ура!» врубились в цепи противника. Легко опрокинув передние цепи, они увлеклись преследованием. Красные сдавались в плен, бросались на землю пластом, притворяясь мертвыми, бросали оружие в сторону, становились на колени.
Все произошло молниеносно – атака, крики раненых и сдающихся, перемежающиеся с одиночными выстрелами, так как общая стрельба совсем прекратилась. Вскоре баклановцы начали собираться в группы и искать своих взводных и командира. Взводные находились здесь же. Они приказали собираться вместе, выделив нескольких конников для сопровождения пленных… но начальника отряда никто не видел. Кто-то заметил группу на месте, где в начале находилась первая цепь противника, и опознал коня командира. Все направились к этому месту, и скоро мы увидели нашего командира… Молодой гигант лежал на земле; он был мертв…
Очевидец, священник отряда, следующий за атакующими баклановцами, поведал, как все произошло. Он прерывал свой рассказ, чтобы вытереть предательские слезы…
– Я видел всю атаку. Когда отряд поравнялся с первой цепью красных, я сосредоточил свое внимание на командире. Я видел, как блеснул на солнце его клинок и как рыжий сделал огромный прыжок, после которого командир спрыгнул с коня, не обращая внимания на продолжавшуюся атаку. Я был сравнительно далеко. Мой конек не шел быстрее, и я издали видел, что конь командира стоял на трех ногах, а начальник рассматривал рану, стоя спиною к полю. Видимо, он был поглощен выяснением серьезности ранения коня; да и не могло быть иначе, зная любовь казака к коню. Командир не замечал, что творилось вокруг, и не видал, как за его спиной лежавший на земле красногвардеец поднялся и со штыком наперевес направился к Власову, который по-прежнему сосредоточил свое внимание на ране коня, не замечая грозившей ему опасности.
Я все это видел издали, но не мог прийти на помощь. Я кричал во всю силу своих легких, но, видно, не слышал командир моего голоса за шумом боя, а красный приближался все ближе и ближе; было ясно видно, что штык красного был на уровне живота командира. Я кричал до хрипоты, но напрасно… и только в последний момент, когда красный находился на расстоянии штыкового удара, командир обернулся и увидел перед собою штык, но было уже поздно, он не мог отвести удар.
Штык красного вонзился в живот Власова. Даже в этот жуткий момент командир не растерялся и, схватив левой рукой дуло винтовки, еще дальше вонзил в свой живот штык, чтобы приблизить врага, державшего приклад винтовки. Он правой рукой, в которой держал шашку, нанес удар по голове красному. Прежде чем я доскакал до них, они оба медленно повалились на землю. Первым свалился красный, а на него сверху наш командир. Когда я подошел, оба были мертвы – Власов со штыком в животе, а под ним красный с рассеченной до шеи головой. Около Власова стоял верный конь с застывшей слезой в выпуклых глазах… Стоял он на трех ногах, вздрагивая всем телом от пулевой раны в правое заднее стегно, а около на земле сидел вестовой, спрятав лицо в коленях, и по вздрагивающим плечам видно было, что он беззвучно рыдал.
Может быть, рана не была бы смертельна, если бы желудок не был полон, и, может быть, выжил бы наш гигант, а теперь его нет среди нас.
Молча слушали хмурые баклановцы, стоя вблизи лежавшего на земле тела начальника, которого отнесли в сторону от красного. Под голову убитого положили его подушку, снятую с седла, и накрыли тело попоной. Все ждали подводу, за которой уже давно послали в село. Коня расседлали, и он стоял недалеко от своего мертвого хозяина, понуря голову и изредка издавая жалобное ржание…
Кругом царила тишина. Даже не верилось, что только недавно это место было свидетелем боя. Весна вступала в свои права, и солнышко припекало, но никто не обращал на это внимания. Все были подавлены потерей, и не одна слеза катилась по суровым лицам баклановцев…
Вскоре прибыл ветеринарный врач, который осмотрел раненого коня и сказал, что пуля засела глубоко в кости и что конь выживет, если его поставить в конюшню и совершенно лишить движений не меньше чем на десять дней. Значит, коня надо было оставить «на милость» где-нибудь в селе.
Наконец прибыла подвода с крестьянами по наряду. Крестьяне принялись за копанье ям для убитых, собирая имеющиеся на них документы… Баклановцы бережно уложили на подводу своего командира и тихо двинулись и село. В крестьянской хате приготовили тело к погребению и переложили в гроб, сколоченный из грубых досок, поставили у гроба почетный караул, ожидая дальнейших распоряжений. Вскоре пришел генерал Марков, за ним генерал Алексеев с ротмистром Шапрон дю Ларре, и… все отстояли печальное отпевание-панихиду. Не один смахивал назойливую слезу. Было над чем подумать: сегодня ты, а завтра я.
По окончании службы генерал Алексеев задержался и около часа беседовал с баклановцами, стараясь ободрить и отвлечь их от мрачных дум.
Стало известно, что отряд атаковал противника, который оказался старым врагом. По документам, собранным у военнопленных, видно было, что банда Смольного призвала в красную гвардию наших врагов, находившихся в лагерях и на полевых работах, – немцев, австрийцев
