Любовь Овсянникова - С историей на плечах

И 25 июля 1980 года он упал с набранной высоты, разбился. Не уберегли его.

Заблудший рыцарь

— Эту книгу мне дали на одну ночь, — словно прося пощады, сказал папа, когда мама попыталась оторвать его от чтения просьбой принести из колодца воды. — В веранде полное ведро стоит, до утра нам хватит, — отпирался папа.

Мама улыбнулась — опять фантастику принес, детскую книжку. Ну да ладно, лишь бы ему нравилась, лишь бы дома сидел, не искал приключений на стороне.

— Вот посмотри, как хорошо написано, — между тем продолжал папа. Он выдохнул, готовясь прочитать текст на украинском языке, который знал только из живой речи потомков запорожского казачества, не из книг, и продолжил: — «Оживи, мріє, заколисай мене! Хай буде чудо, хай оживуть тіні далеких і рідних людей! Адже вони тут, серед нас, вони дивляться на нас суворо і вимогливо, вимагаючи правдивого звіту — що виросло на тій землі, яка скроплена праведною кров’ю?»

Мама прослушала отрывок, все больше мрачнея лицом, и направилась к двери, качая головой:

— Да, окропленная кровью, это точно. Только не спросят они, столько лет уже молчат, — и она закашлялась, делая вид, что у нее запершило горло, а на самом деле скрывая подступившие слезы. — Эх, — махнула рукой, — пишут, пишут…

— Да ты подожди, — заторопился папа успокоить ее. — Это не о том! — но мама уже была в веранде и гремела там пустым ведром.

Скоро она хлопнула наружной дверью — пошла к колодцу за водой, чтобы успокоиться. И папа с виноватой растерянностью посмотрел на меня:

— Неудачный отрывок прочитал, — сказа виновато, — она расстроилась.

— Да, мама вспомнила своих расстрелянных родителей, — сказала я.

— Тут совсем о другом написано, не о расстрелянных, а о предыдущих поколениях, — оправдывался папа.

— А они разве не погибшие? — я нахмурилась. — Не понимаю Бога, так долго творил человека, а потом послал ему смерть.

Еще стояли самые долгие ночи, хотя солнце уже повернуло на лето и начало теснить мрак. Шел январь 1959 года — морозный, правда, снежный, что было хорошо, так как при глубоких снегах холод переносился легче.

Папа читал недавно изданную, но уже потерявшую первозданный вид книгу. Выгореть она не успела и страницы не пожелтели, но синяя обложка из картона, покрытого бумагой, на которой был нарисован земной шар, а на его фоне стояла молодая женщина с длинными волосами, перекинутыми на грудь через левое плечо, уже обзавелась потертостями и начала утрачивать цвет.

Таким было мое знакомство с советским писателем-фантастом Олесем Бердником и его произведением «Шляхи титанів». Следующей к нам попала его книга «Сини Світовида», затем были «Стріла часу» и «Діти безмежжя». Мы с папой упивались ими, перечитывали по несколько раз, запоминая и пересказывая своим друзьям почти дословно.

Звезды, о которых писал Олесь Бердник, казались нам необыкновенно близкими, они пахли теми ковылями, что росли за огородом, их мягким белесым простором, потому, наверное, и падали в него в августе. И гудели звезды тонко, как сильно натянутая струна на непрерывном ветру. Мы знали, как гудели электрические провода на нашей улице, и порой слушали их, пытаясь понять язык высоких энергий. Папа был романтиком, и я набралась от него этого настроения на всю жизнь.

Хотелось дотянуться до них, прикоснуться, и это чудилось возможным — надо лишь что-то понять, простое, но выпадающее из обыденности. Но что? И мы искали ответ в этих книгах, стихах и заклинаниях, волшебных по сути. Язык, на котором не говорят ни на работе, ни дома, который годился лишь для изложения этих феерических историй, воспринимался нами как код, формула их постижения. Он нам нравился. «Діти безмежжя», «народжені часом» — так приятно звучали эти слова, так много в них обещалось прекрасного, словно этой тайнописью говорилось о нас самих, словно мы тоже были крылатыми. Возникала уверенность, что нас непременно коснется голубое свечение космических трасс, шорох медленно вращающихся планет, звон разогретых светил, коснутся разгадки непостижимых тайн, ведущие к всеобщему счастью. Придет оно не через войны и сражения, где есть как воспеваемые романтиками герои, так и поверженные, побежденные, — кстати, не всегда неправые, о которых тоже думалось и плакалось, — а каким-то другим образом. Мнилось, что есть другие миры — счастливые, без агрессии, без борьбы противоположностей. Как и герои книг Олеся Бердника, мы любили мечтать, но все равно готовы были отказаться от любых сладких грез ради мира и бесконфликтности.

Скажи нам тогда кто-нибудь, что почти всех звезд, видимых на небе, давно нет, что к нам доходит свет умерших образований и добраться до них, изучать их — невозможно, как невозможно найти замолчавший источник ночного эха, мы бы не захотели в это поверить. Как же тогда изучать космос, если к нам доходит не сегодняшняя информация о нем, а многотысячелетней давности? Как планировать полеты и куда летать, если все видимое и звучащее давно превратилось в призраки?

Ох и ветры веяли над нами, над нашими небесами — озонные, обильночудные, пронизанные громами да молниями, мягкие от теплых дождей, звонкие от надземных симфоний! По сердцу они нам были, мы летели им навстречу и с ними отправлялись дальше, приходя в своих поисках… — к человеку. И оказывалось, что все тайны живут на земле, а на небе — блуждающие во времени отблески угасших светил. Эту истину, всякий раз открывающуюся между строками почитанных книг, мы воспринимали с легким разочарованием. И все же человек — единственная реальность, сравнимая с космосом, и если он творец, то светит людям своей душой и звучит мелодией своих дел.

Сейчас я вспоминаю те настроения, находки и открытия, заражаюсь ими и ликую, как будто окунулась в тот наш мир, чрезвычайно юный, непогрешимый верою в высшую справедливость, увы, отошедший в воспоминания. В самом деле, думаю я, вот сидят в студии парни из группы «Белорусские песняры» — обыкновенные, не идеально красивые, не сверхумные, рассказывают анекдоты, свои гастрольные приключения, вспоминают Владимира Мулявина — незаметные люди, каких миллионы. Но стоит одному из них запеть, стоит к нему присоединиться другому, третьему тронуть сердца красотой голоса — и уже нет ничего прекраснее. «Косыв Ясь конюшину», «Летняя ночка купальная», «Белоруссия»… Это свет звезды. А они — уже боги!

Тогда мы жили предчувствиями всего этого — истин о человеке, встреч, песен и счастья от них.

Книги эти попадали в наши руки от местных книжников и уже были изрядно потрепаны, зачитаны до прозрачных уголков, что, казалось, только прибавляло им ценности. Чудные романы, такие светлые и идеалистичные, какими и могли быть только книги советского периода, человеколюбивого и оптимистичного по природе! А главное — каким языком они были написаны! Лучистым и благоуханным украинским языком, которым хотелось владеть и который должен был бы развиться и утвердиться в литературе. А сам автор нам представлялся похожим на своих героев — светлым прекрасным юношей, бесстрашным и пытливым. Я восторгалась им, его же стилем писала свои сочинения на выпускных и вступительных экзаменах, неизменно получая за них пятерки. Но нет, сейчас на смену ему пришел чудовищный галицкий суржик, сознательно изуродованный американизмами с одной целью — чтобы он был не похожим на другие восточнославянские диалекты. Одним словом, современным украинским писателям тот язык и не снился, увы.