Григорий Мирошниченко - Ветер Балтики

Командующий высоко поднял знамя и передал его полковнику Преображенскому. Полковник поцеловал награду Родины. Снег зарумянился от шелковистых нитей знамени. Евгений Николаевич снял шлем, опустился на колени. Все молча последовали его примеру.

- Отныне здесь, на этом снежном поле, - гордо сказал полковник, - мы клянемся с вами, гвардейцы-летчики, что будем приумножать славу Краснознаменного Балтийского флота! Произнесем же, друзья, стоя на коленях, гвардейскую клятву: Родина, слушай нас!

- Родина, слушай нас, - повторили гвардейцы. - Сегодня мы приносим тебе святую клятву на верность...

- Святую клятву на верность... - повторило морозное эхо...

- - Сегодня мы клянемся тебе еще беспощаднее и яростнее бить врага, прославлять грозную силу советского оружия...

- ...Родина, пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, стонущую под фашистским сапогом, пока в груди бьется сердце и в наших жилах течет кровь, мы будем драться, громить, истреблять фашистских зверей, не зная страха, не ведая жалости, презирая смерть, во имя полной и окончательной победы над фашизмом...

По случаю вручения полку Гвардейского знамени Преображенский распорядился дать праздничный обед.

Белоснежными скатертями покрыты длинные, составленные рядами столы. Слева разместились летчики перовой эскадрильи, справа - второй, в центре третья Краснознаменная эскадрилья. На столах - скромные кушанья, но зато в центре - румяный, зажаренный поросенок.

Ленинградцы, несмотря на то, что в городе голодно, раздобыли даже несколько бутылок шампанского.

Расселись по своим местам хозяева и гости. Настроение торжественное, хотя каждый знал, что в любую минуту может завыть сирена воздушной тревоги. Тогда комната мгновенно опустеет, а летчики окажутся далеко за поселком, где-то в стороне Пушкина, Гатчины, над Псковом, а может, и еще дальше, над Великим Новгородом. Иные уйдут на свободный поиск вражеских кораблей в Балтийское море. Некоторые из них вернутся со славой, а кое-кто может и не возвратиться.

Но пока все чувствуют себя непринужденно, весело.

Вот сидит бывалый, черноволосый, с широкими бровями гвардии старший лейтенант Иван Иванович Борзов. Высокий, быстрый, черноглазый. Ордена Красного Знамени украшают его грудь. Слывет он мастером торпедных ударов на море, и слава о нем идет далеко. Он молод, дерзок в бою, горяч в схватках. Летал Борзов и на Черноморском флоте, и на Дальнем Востоке.

Ивану Борзову от роду 26 лет, но уже многое повидал летчик, пройдя обычный путь молодого человека 30-х годов: школа, аэроклуб, авиационное училище.

К декабрю 1941 года на синем кителе морского летчика лейтенанта Ивана Борзова красовались два ордена Красного Знамени. В представлении к очередному ордену Евгений Николаевич Преображенский писал о своем питомце: "Бесстрашный, смелый, волевой, в совершенстве владеющий боевой машиной командир-летчик".

Рядом с Борзовым сидит Михаил Плоткин. Не он ли с Токаревым заставил маннергеймовское правительство бежать из Хельсинки в Ваазу? Не он ли, Михаил Плоткин, отличился с Василием Рысенко, с тем же Иваном Борзовым над полыхающим Двинском?

Около Плоткина - бронзовоголовый Афанасий Иванович Фокин. Он сосредоточен, только изредка улыбаются его широко открытые карие глаза. Фокин от всего отмахивается; зато сам усиленно угощает других, поет пески про Ермака, про Степана Разина, "Калинушку".

- Рядом с ним - Андрей Ефремов. Он и корабли топил, и на Берлин ходил, и тяжелые гитлеровские батареи под Ленинградом бомбил. Те самые батареи, которые обстреливали. Ленинград с Вороньей горы.

- Я его, фрица, прижал, а он бежать. Едва догнал за Лугой. Не ушел гад, успокоился. Воевал Ефремов хорошо - первостатейный летчик. На его груди орден Ленина, Золотая Звезда, орден Красного Знамени.

За ним сидит Никита Дмитриевич Котов - один из лучших штурманов полка. Если просто смотреть - обыкновенный штурман. Вдумайся, вглядись, поинтересуйся его биографией - поймешь, кто такой Никита Котов. Необыкновенный человек! Крестьянский сын. Биография его начинается с села Бабанки. Как-то в том селе появился сутулый босой мальчишка с длинными ступнями. Днем парнишка толкался на базарной площади, а ночью спал под крышами торговых лавок. Сиреневая рубашка, волосы светлые, торчком. Долго толкался бы мальчишка по базарной площади, если б не один добрый крестьянин - фамилии его Никита не помнит. Дал он ему, голодраному мальчугану, краюху теплого хлеба. Хлеб тот Никите до сих пор помнится. Никита ел жадно, торопливо, а крестьянин присматривался, как ест Никита. Прикидывал: годится ли в работники? Хорошо ест, стало быть, и работать будет хорошо. Плохо ест, стало быть, и работать будет плохо. Стал спрашивать, заглядывать в глаза, приглаживать копну густых волос.

- Ешь, - говорит, - ешь. За еду денег платить не будешь. Ты чей же парень? Что-то в твоем лице узнаю знакомое. Откуда ты?

- Не знаю, - боязно озираясь, ответил Никита. 

Хлеб больно вкусный, дяденька, пышный, мягкий. Давно такого не ел. Хлеб-то у вас свой аль купленный?

- Хлеб у нас свой. Без хлеба нам никак нельзя. Так чей же ты будешь парень?

- Не знаю, - неохотно отвечал Никита. - Батька помер, а матку еще раньше на погост снесли. Две сеструшки остались, и те по миру пошли. Где-то в детдоме. Только где, сам не знаю.

- Не знаю, не знаю! Затвердил ты одно! - сказал крестьянин и почесал затылок. - Нескладно у тебя получается. Ведь этак ты от света и до света скитаться будешь. Мир-то, гляди, большой. Работать надо. Какое же тебе дело найти? Не подумал ли ты, Никита?

- Да мне, дяденька, хотя бы какую-нибудь, самую что ни на есть обыкновенную работу, которая потяжелее. Хлеб даром изводить не стану. Я если поем, сильный: руки у меня вон какие! Не руки, а прямо топоры!

- Вижу, что руки у тебя топоры, - сказал мужик и рассмеялся. - Топоры! Чудной ты, нравишься мне. Пойдем, топор, работать ко мне, погляжу я там на твои настоящие топоры в деле.

И стал с тех пор Никита Котов жить у крестьянина. Крестьянин с утра до ночи учил его уму-разуму.

Потом в Золотоноше Никита семилетку окончил, автомехаником стал, а оттуда пошел учиться в авиационное училище в город Ейск, что на Азовском море. Уехал не задумываясь.

Учился упорно. Из уст старших усвоил: чтобы стать метким бомбардиром, нужна отменная смекалка, острый глаз и острый ум.

- Наше дело - не шуточное, - говорили Никите.

Никите очень хотелось стать отличным бомбардиром. И он стал им.

Никита Котов сидел в обнимку с не менее именитым бомбардиром из другого экипажа - молодым, необыкновенно смелым Михаилом Александровичем Советским. Тот был вовсе безродный. Ни отца, ни матери. Подкинули его на ступеньки детдома. И стал мальчишка детдомовским. Фамилию дали ему Советский. А имя?