Тома Фрэсс - 9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери

В конце января 1941 года его имя без его согласия внесли в список лиц, которые должны были войти в состав Национального Совета, ориентированного на политику Виши. Несмотря на отрицание, сделанное на пресс-конференции, вся эта клика восстала против него[53]. Атаки голлистов стали более резкими после его отказа сотрудничать с газетой «Марсельеза» и вежливого отказа, который стал единственным ответом посланнику генерала де Голля, предлагавшему вступить в его войска. Что касается писателей, то Жак Маритен гремел обвинениями, а вслед за ним вскоре последовали Андре Бретон и вся толпа сюрреалистов. Со стороны Бретона нападки шли не без намека на злопамятность. В самом деле, Сент-Экзюпери с самого начала конфликта осудил этих изгнанников, бежавших подальше от несчастий. Отец же сюрреализма вспомнил о письме, которое было отправлено ему после того, как он признался, что не желает иметь с Францией «ни практической солидарности, ни какой-либо духовной связи». Сент-Экзюпери написал: «Ваша точка зрения с жестокостью жандарма заставляет вас осуждать тех, кто занимается во Франции поставками хлеба детям и, чтобы действовать, вынужден поддерживать отношения с правительством Виши. Вы рассуждаете со строгостью и не имея проблем с желудком, что подобная преданность детям якобы является признаком позора. А дети? Пусть они сами выпутываются, пусть ищут съедобные корни». Точка зрения писателя более сложна. Он не может ни радоваться режиму, который он считает необходимым злом, ни согласиться с голлистами в их желании очищения. Он понимал дилемму, вставшую перед французами, и отказывался быть изгнанным кем-то тыльной стороной руки. Он один был готов действовать с такой честностью.

Эти повторяющиеся атаки ad hominem[54] будили в нем маленькую музыкальную шкатулку, которая в глубине души играла мелодию тревоги и беспокойства. «Я так устал от словесных распрей, от нетерпимости, от фанатизма», – писал он в своем «Письме заложнику». Сочетание отдаленности и растущего одиночества приводило к разочарованию. С этого периода началось то, что Жюль Руа квалифицировал в своей книге как «страсть Сент-Экзюпери». Это будет настоящее мистическое приключение, тупая боль, которую он испытывал с детства и которая станет еще более острой. Он превратился в желчного разочарованного ипохондрика. Он не уступит больше зову городских сирен. Он знал, что такое вечная пустыня, вся лучащаяся светом родников или оазисов, и она, казалось, была готова открыть ему свою тайну…

Теперь, когда он прогуливался по улицам среди неоновых огней и занятых своими делами прохожих, он чувствовал себя в настоящей пустыне. «Ибо пустыня совсем не там, где кажется, – писал он. – В Сахаре несравнимо больше жизни, чем в столице, и людный город, полный суеты, – та же пустыня, если утратили силу магнитные полюса жизни». Модель жизни, которую представлял собой Нью-Йорк, его пугала. Город походил на современную метафору библейского Вавилона. Он мог говорить только с самим собой, и он думал так, как сказано в «Цитадели»: «Чего ждать от человека, если он трудится для хлеба насущного, а не ради собственной вечности?» Один вопрос мучил этого защитника «значимости деревень» и цивилизации, основанной на связях и взаимной поддержке: он боялся, что общество станет царством роботов и муравьев. Он писал, думая о приверженце стандартов жизни: «Он отвергает противоречия – основу созидания, а стало быть, разрушает всякую надежду на движение к совершенству и взамен человека на тысячу лет утверждает муравейник роботов» («Письмо заложнику»). Он знал после своих путешествий в Испанию, Россию и Германию общества, подчиненные тирании. Он сталкивался с обществом, отданным в управление ростовщикам. Его боязнь этих двух ловушек цивилизации можно увидеть в «Цитадели». Там он написал: «Пришло время встревожиться: ты видишь – жестокий тиран уничтожает людей. А ростовщик держит их в рабстве». Он теперь знал, что цивилизация, за которую он борется, зажата между двумя опасностями, между двумя формами деградации человека: одна контролируется тираном, другая – ростовщиком.

Это осознание заставило его углубить то, что он подразумевал, когда шла речь о цивилизации. Это будет сделано в первую очередь в «Военном летчике» – в книге, которую он написал в то время. Ее издатели Юджин Рейнал и Кертис Хичкок подтолкнули его к тому, чтобы написать это произведение, хотя для этого и пришлось продлить его пребывание на их берегах. Для облегчения работы они нашли ему квартиру с видом на Центральный парк. У него появилась секретарша, на которую была возложена сложная задача управления трудносочетаемым графиком своего босса. Но книга задерживалась.

Он был занят кино и проектом перенесения «Планеты людей» на экран, над которым также работал Жан Ренуар. 11 апреля 1941 года он уехал в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с одним из самых известных агентов того времени. Последний даже не потрудился его выслушать. Увидев, выходя из офиса, что его библиотека была на самом деле баром, Сент-Экс воскликнул: «Это ужасно! Это ужасно!» Решительно, эта жизнь была не для него. Может быть, именно этот агент потом вдохновил его на образ делового человека из «Маленького принца», который считал, что владеет звездами, и не умел ими восхищаться. Так кинопроекты отдалились, а книга наконец двинулась вперед. Она будет опубликована, как и планировалось, 20 февраля 1942 года.

Но вскоре его заняла идея рассказать историю маленького человечка, которого он уже давно рисовал на листочках бумаги или на салфетках из ресторанов. А в один ясный день, в июне 1942 года, в кафе «Арнольд» редактор Юджин Рейнал попросил его написать сказку для детей. Первоначально он засомневался, но потом рассказал об этом Консуэло, которая прибыла в Нью-Йорк в первые недели 1942 года, и проект начал развиваться у него в голове. Возможно, настало время вспомнить про истинные ценности. И книга превратилась для него в попытку спасения, стремление выбраться из отчаяния, что поедало его. В этом призыве к примирению он отразил всю свою сокровенную картографию, прошедшую через очарование замка Сен-Морис, через фенека, прирученного в Кап-Джуби, до розы, которой была Консуэло. Он начал работать над проектом в тяжкой жаре, охватившей Манхэттен. Он был тогда одним из немногих, кто ходил по улицам города, ибо его жители предпочитали пляжи Лонг-Айленда.

Почему бы и ему не уйти работать подальше от городской суеты. Чтобы найти «хижину», которая ему была нужна, его жена села в первый же поезд, который шел на север. Из окна по пути она увидела большой белый дом, который будет идеально соответствовать всем требованиям. Она решила остановиться на первой же станции и попросила таксиста отвезти ее туда. К счастью, ее муж оказался любимым автором владельца. Значит, не нужна была долгая болтовня, дом предоставили в их полное распоряжение! И именно в этом доме, построенном в виде деревянной галереи, в окружении парка с грабовыми аллеями, на берегу полуострова Лонг-Айленд, Антуан мог теперь работать над новым произведением. Пара познает там счастливую и мирную жизнь. К Консуэло там вернется страсть к живописи, и она попытается воссоздать атмосферу тех мест. Антуан же там работал с жаром, сделал почти тысячу набросков, прежде чем получить окончательные рисунки.