Александр Жолковский - Звезды и немного нервно: Мемуарные виньетки

В назначенное время раздался звонок, я открыл дверь и был поражен увиденным. Я ожидал скромного интеллигентика в очках, читателя тартуских «Трудов», а передо мной стоял занимавший весь дверной проем здоровенный гигант с бородой, устрашающего вида. За ним виднелась съемочная группа, тоже неожиданных размеров.

Они вошли, представились, расставили аппаратуру. Их было, помимо руководителя – автора сценария, четверо: режиссер, оператор, звукооператор и материально ответственное лицо. Сценарист задавал наводящие вопросы, проявляя хорошее знакомство с виньетками, режиссер, симпатичная молодая женщина, поправляла мне волосы, остроносый и остроглазый оператор снимал, звукорежиссер налаживал звук, материально ответственный товарищ молчаливо надзирал за происходящим.

Сначала я был удивлен числом нагрянувших телевизионщиков, но быстро перестроился, усмотрев в них аудиторию, подлежащую завоеванию. В конце концов, с нарциссически-жизнетворческой точки зрения ситуация была оптимальной – они приехали, чтобы навести свои юпитеры на меня. И я принялся их – а через них и своих будущих зрителей – шармировать изо всех сил и, как мне казалось, в общем справлялся. Сценарист был расположен ко мне заранее, режиссерша охотно смеялась, из операторов мне тоже удавалось выжимать смешки и улыбки. Но материально отвественное лицо оставалось, как я ни старался, непроницаемым. Ну что ж, как говорится, всех не переброешь, 80 % успеха – не слабо.

То же повторилось назавтра. Мы все были уже как бы знакомы, дело шло веселее, я расходился все больше, однако материально ответственное лицо хранило неколебимую серьезность.

Но вот все кончилось, аппаратура выключена, провода смотаны, мы стали прощаться. Я благодарил их, они меня. Последним подошел представитель непокоренной равнодушной природы. Пожимая мне руку, он вдруг расплылся в улыбке, дав, по истечении материальной ответственности, выход своим эстетическим переживаниям.

– Здорово вы рассказывали!..

P. S. Фильм получился на четверку – в качестве «американских» заставок в него вмонтировали дурацкие кадры из, как мне потом объяснили знакомые, культовой в период застоя картины «Здравствуйте, я ваша тетя!», цитатные уже и в ней. Зато в том месте, где я описываю, как, упав на машине в ущелье, я гадаю, взорвется она, как в кино, или нет, они вклеили кадр с эффектно взлетающим на воздух автомобилем. А в рассказ про разговор с Антониони – соответствующий фрагмент из его фильма «Профессия: репортер».

В общем, на четверку. С «Культурой» у меня потом бывало и похуже.

Мой первый Шатобриан

В перерывах между заседаниями семиотической конференции «буржуазных иностранцев» – итальянцев, французов и других представителей стран НАТО – водили на ланч в варшавский Дом журналиста, известный своей хорошей кухней. Сначала их сопровождали гостеприимные поляки, но потом они как-то освоились и решили пойти сами. Правда, потребность в славяноговорящем посреднике все-таки осознавалась, но с ними был я, и они не беспокоились.

Как назло, все складывалось очень нелепо. Долго составляли столики, долго не шла официантка, бесконечно долго выбирали блюда, что неудивительно, если учесть, что я, как мог, переводил с польского на французский и итальянский с примесью английского, обнаруживая ограниченное владение всеми этими языками, а главное – языком европейской гастрономии.

С муками заказанное долго не несли. Впрочем, иностранцы не унывали. Они оживленно обменивались впечатлениями о студенческих волнениях той весны в своих странах и, заказав неведомый мне «Шатобриан», терпеливо дожидались его появления, видимо, черпая уверенность в самом названии этого явно западноевропейского блюда.

Однако когда его, наконец, принесли, разочарование было жестоким – варшавский шатобриан, повидимому, значительно уступал в размерах атлантическому. Г-н Линдекенс (Бельгия) протянул:

– Mais… c‘est plutôt un Chateaubriand de pôche («Позвольте, но это какой-то карманный Шатобриан»).

Так или иначе, на меня шатобриан (особым образом приготовленный бифштекс из вырезки) даже в карманном издании произвел неизгладимое впечатление, и я везде, где мог, заказывал именно его. Как я потом узнал, его название действительно происходит от имени писателя, который в бытность послом в Англии славился, благодаря кулинарному искусству своего повара, роскошными приемами.

Что же касается оппозиции «НАТО – Варшавский договор», то конференция состоялась поистине в минуты роковые, начавшись всего три дня спустя после вторжения в Чехословакию «братских сил» социалистического лагеря. Один из участников, Умберто Эко (тогда известный лишь в семиотических кругах), задумал было совершить автомобильное путешествие из Италии в Польшу, но был остановлен на чешской границе и вынужден пересесть на самолет.

А Роман Якобсон, под эгидой которого должна была проходить конференция и который на пути в Варшаву остановился в Праге, выглянув утром в окно, увидел на площади перед гостиницей танки. За тридцать лет до этого в той же Праге его уже заставали танки – немецкие. Он позвонил своей жене, Кристине Поморской, приехавшей в Варшаву – на родину – заранее, и сказал, что немедленно улетает в Париж и будет ждать ее там…

Шок от вторжения был так велик, что западные семиотики (Эко, Кристева, Метц и другие), в большинстве своем люди левых взглядов, обходили его молчанием, предпочитая безопасные темы вроде американской интервенции во Вьетнаме. Однажды за обедом (в гостинице «Европейская») я не выдержал и спросил:

– Но почему вы во всем вините американцев?…

Ответом было принужденное молчание, как будто я издал неприличный звук.

Точно так же держались двадцать с лишним лет спустя либеральные интеллигенты-американцы, мои коллеги по Национальному центру гуманитарных исследований в Северной Каролине, считавшие вооруженный отпор Саддаму Хусейну (1991) проявлением милитаризма. На мое предложение демонстрировать за мир не в Нью-Йорке, а в Кувейте и Багдаде, они отвечали молчанием. А на другой же день после молниеносной операции «Самум» (не так ли надо переводить «Бурю в пустыне»?) вообще оставили эту тему.

Guardate, Mosca!

В конце 70-х годов ко мне неожиданно обратился дружественный редактор из ведущего интеллектуального журнала с просьбой написать о книге Умберто Эко – я был единственным ее владельцем в Москве. Я согласился, но заранее оговорил, что никакого марксизма-ленинизма у меня не будет. Он сказал, что марксизма у них хватает в других разделах, а от меня требуется профессиональная рецензия, каковую они спокойно опубликуют без купюр.