Степан Лопатин - Живая память

Командир пятой батареи старший лейтенант Федяев разрывает индивидуальный пакет, накладывает повязку на мою голову. "Я жив!" проносится в сознании, и начинается нервный озноб. Еще бы немного, и... Я радуюсь, что этого не случилось, мне хочется кричать и смеяться от радости, но я плачу:

- Ты понимаешь? Еще бы немножко, и...

Федяев протягивает мне полную кружку водки:

- Ты прав. Прими-ка это.

Стуча зубами, я выпиваю ее всю.

- Загайнов жив, он очнулся. Не нашли даже царапин, - говорит Федяев. Похоже - контузило.

- Что же другие-то?

- Их зароют в вашей землянке.

"Я жив!" - ликует во мне эгоист, но я прохожу к своей землянке и останавливаюсь. Осколки, предназначавшиеся мне, заслонил собой Васильев. Случай привел его к нам, и тот же случай уложил его рядом, чтобы одного из нас уберечь от неминуемой гибели.

Солдаты из пятой батареи подрывают лопатами под концами бревен, бревна оседают, закрывают тех, оставшихся, как крышкой. Потом набрасывается земля. Я тоже бросаю горсть. Стою молча. Там гвардии рядовые Агапов и Марчук. Офицеры гвардии - лейтенант Романов и старший лейтенант Васильев. Свежая братская могила...

- Пойдем, - говорит Федяев, - санчасть недалеко.

- Дойду сам. Пусть кто-нибудь проводит Загайнова.

- До свидания. Выздоравливай и возвращайся. Мы меняем НП.

В санчасти - детальный осмотр. Меня усаживают на табуретку посреди комнаты. Майор Обской озабоченно смотрит на окровавленную одежду, просит скинуть ее, делает знак. Медицинская сестра Таня, в белом халате, несет солдатскую кружку, протягивает мне.

- Я уже, - отрицательно мотаю головой.

- Пей. Это надо, - почти приказывает майор.

- Везет же мне сегодня, - легкомысленно размышляю я и медленно осушаю кружку.

Как хорошо здесь у них: уютно и спокойно. Почти в одинаковых мы условиях, а у них - лучше. Какой-то свет горит в углу, не провод горит, а настоящий свет - от батареи. Давно не видел электрического света.

Доктор Обской - теперь для меня он не майор, а доктор - разматывает бинт на голове. Пусть трудится, равнодушно думаю я. Голова болит не очень, и почему-то не пьянею.

- Касательное ранение в затылочную часть, - фиксирует доктор. Контузия?

Он что-то шепчет. Я вижу двигающиеся губы, понимаю - говорит тихо, но какой артиллерист может слышать такой шепот? Я не слышу. Он выставляет перед моими глазами палец и водит им из стороны в сторону. Я послушно следую глазами. Палец я вижу хорошо и способен видеть кое-что менее заметное, чем палец. Но если надо - готов следовать глазами за пальцем.

- Фамилия, имя, отчество? Воинское звание? Когда и где родился? громко спрашивает Обской.

- Да что вы, товарищ майор, разве не знаете? - удивляюсь я. - У меня вот что-то с рукой.

Майор смотрит на руку, пожимает плечами, но видит - опухла.

- Растяжение сухожилий, - ставит диагноз доктор. - Отчего это?

- Да вот один пехотинец... - рассказываю ему.

- Да, да, в пехоте тяжелый народ. Но вы, артиллеристы, обязаны ее поддерживать. В прямом смысле. И в других смыслах, если хотите. Считайте, что рука пострадала при исполнении ваших прямых обязанностей. Человек существо хлипкое, а вы на одну руку взяли непосильную ношу. Рука и виновата. Так и запишем: рас-тя-же-ние.

- Танюша, - вдруг вскидывается доктор, - машинку и ножницы, пожалуйста, и йод.

На моем затылке сестра выстригает слипшиеся волосы, смазывает кожу йодом.

- Чуточку потерпите, дорогой воин, - воркует Таня, - до свадьбы все заживет.

Мне приятно слышать голубиные нотки, мягкий тембр ее голоса, видеть крылатые и бережные взмахи белого халата около себя - она милосердствует от медицины. Я замираю в благостном покое, в необычной тишине полкового лечебного пункта, сознавая себя центром этой комнаты и движения этих людей. Потом все окружающее начинает тускнеть, терять окраску, а настроение становится безразлично серым.

По дороге в медсанбат стараюсь понять, что со мной происходит. Почему закралось и растекается чувство, похожее на радость? В обычных условиях любая травма, любой порез на коже воспринимаются как беда и несчастье, а тут - радость. Радость от ранения, от несчастья. Чем объяснить такое? Какое-то время буду отгорожен от всего, что остается за моей спиной. Не будет ли меня тревожить совесть перед людьми, там оставленными, выполняющими обязанности вместо меня? Но я уезжаю лечиться, поправляться и отдыхать! И сачковать - не так уж серьезно я ранен.

У нас нет отпусков, а эта пауза почти за три года случилась впервые.

На-до от-до-хнуть!

Угасал день двадцать девятого января тысяча девятьсот сорок четвертого.

Возвращение

Меня не исключили из списков полка, хотя прошло более месяца после ранения, а возвращение-в полк свелось к формальности: представиться командиру и вступить в прежнюю должность. Ширгазин болел, я доложился капитану Каченко, от него же принял свою батарею.

Теперь он возглавил нашу группу, замещая комдива.

Задание простое: найти стрелковый полк соседней дивизии и обеспечить его артиллерийской поддержкой в течение следующего дня. Положение полка на карте показано капитану - на расстоянии двух-трех километров от огневых позиций дивизиона.

Поздний мартовский вечер. Следуем гуськом: впереди Каченко, потом я и младший лейтенант Карпюк - новый командир взвода. С нами - взвод управления батареи, два или три связиста из дивизиона. Мои телефонисты разматывают за собой провод.

Ведущий - капитан Каченко - сразу почему-то взял влево от основного направления. Или чтобы обойти болотце с кустарником в глубоком снегу, или из соображений тактического порядка.

За болотцем вышли на косогор, пошли по снежному полю и... начали блудить. В темноте наткнулись на группу построек. Оттуда круто сменили направление направо не на 90, а на все 120 граду-, сов, исправляя ошибку.

В сером сумраке наступающего утра заметили в стороне темное пятно сарая с крутой крышей, размотав к этому времени почти весь провод. Там нашли командира стрелкового полка и его пехоту.

Каченко ушел доложить о прибытии командиру полка в землянку, а мы остались в неглубокой яме перед нею. Землянка неудобна, она обращена входом в сторону противника, до ее входа нужно добираться ползком. Ее вырыли немцы и оставили, отойдя на 200-250 метров дальше на гребень. Неглубокая яма между землянкой и сараем около десяти метров в диаметре стала нашим НП. Стоя на коленях, можно наблюдать за гребнем, где залегли немцы.

Но связи нет. На линию ушел телефонист полчаса назад и не возвращается. Я нервничаю. Подождав еще, отправляю на линию второго телефониста. Тот возвращается скоро:

- Линия уходит к немцам.

Вот это номер, думаю я.

- А ну еще раз - вдвоем.