Дан Сегре - Мемуары везучего еврея. Итальянская история

Я часто прихожу на это кладбище, но не только по религиозным причинам. У нас, евреев, нет культа мертвых, потому что, как сказал Давид-псалмопевец, «мертвые не славят Всевышнего». Нас, прежде чем похоронить, кладут на мраморный стол и обрызгивают попеременно горячей и холодной водой, дабы убедиться, что мы на самом деле мертвы, а не просто потеряли сознание. Затем заворачивают в саван, а мужчин еще и накрывают талитом, с которого срезаны цицит, напоминающие нам, пока мы еще живы, о нашем долге перед Господом, и опускают нас в землю. У меня есть кузина — замечу, что она носит титул маркизы, — которая не верит, что некоторые сегодняшние мелкие привычки происходят от старых племенных обычаев, например завязывание узелка на носовом платке в качестве напоминания о чем-нибудь. Естественно, обычаи меняются и со временем, и с местом. В Израиле человек отправляется в последний путь на носилках, которые по очереди несут друзья. Прочие части обряда исполняются похоронным обществом, хевра кадиша, чьи сотрудники тем самым зарабатывают себе место на том свете и материальное вознаграждение — на этом. В Италии, где пользуются гробами, еврея везут, как и прочих, на катафалке, с которого снят крест и прочие христианские символы. Это быстрый и практичный способ продвижения к могиле. Такие похороны еще не достигли уровня мистификации смерти, как в Америке, но заметно ускорили процесс похорон, ранее игравших столь важную роль в обществе живых. В наше время, во всяком случае, никто уже не умирает: мы исчезаем из этого мира в результате прискорбного несчастного случая, который вообще не должен был произойти. Я вспоминаю изумление хирурга, оперировавшего мою мать, когда он внезапно увидел, что она умирает. «Я не понимаю, — сказал он мне, искренне веря в свои слова, — у нее не было причин умирать!»

В церемонии современных похорон — и на Западе, и на Востоке — мне всегда не хватает тех обязательных импозантных дрожек, запряженных хотя бы парой лошадей с черными попонами; впереди звучит музыка, а сзади развеваются флаги. Этими представлениями я более всего восхищался, будучи мальчишкой в итальянской деревне. Если усопший был важной персоной, то перед катафалком шагали музыканты, потом несли венки, следом женщины, распевающие псалмы, священники и прочие служители церкви. За гробом шли плачущие родственники и целая толпа, все одеты в лучшую воскресную одежду. В таких случаях мой отец говорил: «Стоило умереть». У евреев и мусульман нет такой помпы. Тело не кладут в гроб, люди толпятся по сторонам носилок с чувством близости, которое ничуть не преуменьшает ужаса перед внезапным исчезновением тела, скользнувшего в свежевырытую могилу. Memento mori, помни о смерти, или, по словам Бен-Сиры[34], «во всех своих делах помни о конце» — вот жестокий смысл семитских похорон. Я часто спрашивал себя, не дает ли ассимилированным евреям эта разница в погребальном стиле дополнительный повод к перемене религии.

Наш фамильный мавзолей в новой части кладбища построен в соответствии с местной традицией: он состоит из большого подземного водонепроницаемого зала, в котором по периметру всех стен аккуратно подготовлены тридцать два места, одно над другим, а надземная часть была спланирована архитектором в современном элегантном стиле и радует глаз побегами роз, вьющимися вокруг четырехгранных столбов мавзолея. Я испытываю странное, не лишенное удовольствия, ощущение, сидя на широкой мраморной плите и глядя на свое собственное имя, такое же, как и имя моего деда, написанное железными буквами. Оно ждет меня долгие годы. Иногда я ощущаю пальцами эти буквы, подтверждающие переход моего предка, с которым я не был знаком, из этого мира в мир иной. Этот жест возвращает меня мыслями к моменту, когда я впервые потрогал выпуклую надпись «Советник посольства» на своей только что отпечатанной визитной карточке. Мой дед, банкир, чей отец жил еще в гетто в Ивреа, может быть, и мечтал о внуке-дипломате, служащем еврейскому государству. Теперь я знаю, что даже самые буйные фантазии могут стать реальностью, и все же, стоя перед плитой со своим собственным именем, я уверен, что рано или поздно любая реальность превращается в мечты, пришедшие в сновидениях прошлого.

Мои родители разбазарили в неудачных финансовых операциях свое солидное состояние, однако наш фамильный участок на кладбище доказывает, что хотя бы тут мой отец хорошо вложил деньги. Правда, когда он решил построить все эти ниши для своих родителей, детей и внуков, он был уверен, что несет ответственность за большую семью, которая со временем рассеялась по всему свету в смешанных браках и крещениях, так что к 2000 году в мавзолее было только двенадцать постоянных обитателей. В результате я оказался владельцем «резиденции», ценность которой возрастает с каждым годом благодаря постоянным обращениям со стороны. До сих пор я не продал ничего и никому, в том числе восьмидесятилетней даме, которая просила продать ей нишу, уверенная в том, что в нашем фамильном мавзолее она найдет в будущем лучших партнеров для бриджа, чем в своем собственном. «Так трудно было провести жизнь рядом со скучными людьми, и сама мысль о скуке с ними в вечности приводит меня в ужас», — сказала она, когда мы в последний раз обсуждали этот вопрос.

Побывав во многих странах, где существование живых зависит от умерших, я думал, что эта моя знакомая дама права. Разрыв между нашим миром и миром загробным, четко обозначенный иудео-христианской традицией, отнюдь не является общим для всех убеждением. Например, в области Гова в горах Мадагаскара считается, что чем богаче и важнее был усопший, тем чаще его семья чувствует себя обязанной вырыть его из могилы, обрядить в лучшие одежды и усадить в центр семейного празднества. Даже если французское колониальное законодательство положило конец, в особенности в летнее время, транспортировке, скажем, умершей бабушки на крыше автобуса или безвременно умершего дяди на багажнике велосипеда, ни один уважающий себя человек в этой стране не осмелится начать свою речь, не попросив разрешения у покойника и не извинившись заранее перед ним за глупости, которые он может сказать. Мы же, наоборот, имеем привычку приписывать мертвым, в особенности знаменитостям, с которыми не были знакомы и чьих идей не понимали, самые странные высказывания. Это неуважительное по отношению к умершим поведение особенно характерно для политиков и университетской профессуры. Им не худо бы поучиться мудрости у правительства Мадагаскара, которое, получив независимость от Франции, немедленно постановило, чтобы официальные адреса граждан совпадали с местом захоронения их умерших родственников, дабы они несли за все общую ответственность, в особенности в вопросах налогов и призыва в армию. Но не нужно отправляться на острова Индийского океана, как это сделал я, чтобы найти изумительные примеры близости между живыми и мертвыми. Так всегда было в нашей пьемонтской деревне. Самые дорогие места на местном кладбище те, откуда открывается наилучший вид на окрестные виноградники, славящиеся своим превосходным вином. Среди уроженцев Говоне был и кардинал, у которого был прекрасный семейный мавзолей на деревенском кладбище, под виноградником, принадлежавшим местному врачу. В свое время этот доктор делал лучшее в округе вино с помощью людей, которым он, по словам жителей деревни, помогал при переходе из этого мира в царство мертвых. Так вот, упомянутый кардинал настаивал на своем законном праве быть похороненным в церкви. Тем, кто с изумлением спрашивал его, зачем ему это нужно, ведь у него есть замечательный фамильный склеп, он отвечал, что при жизни он слишком страдал от ревматизма и поэтому хочет быть погребенным в теплом и сухом месте.