Лидия Обухова - Любимец века. Гагарин

- Да вот Анатолий Васильевич это тоже знает, - адресовался к нему Сафронов. - Сам был летчик виртуозный! Помнишь, Анатолий Васильевич?

Тот кивнул. И с этой минуты я стала приглядываться к нему внимательнее. Потом уже, узнав его хорошо, я особенно оценила, как этот опытный, тонкий, проницательный человек не постыдился сознаться, что в случае с Гагариным его интуиция дала промашку.

- Анатолий Васильевич, - сказал ему тогда Пучик. - Сколько лет мы с тобой уже сажаем парнишек на самолеты. И разве был хоть один случай отчисления? Что же мы будем с этого-то начинать? Ведь, говоришь, он толковый, ну так и полетай с ним сам. Мартьянов у нас лихач, не всем его тактика прививается. Попробуй иначе, а?

- Попробую, - отозвался Великанов со вздохом.

И случилось небывалое: на следующий день с курсантом Гагариным в воздух поднялся не инструктор Мартьянов, даже не командир звена Сафронов, а сам Великанов, Это не могло не вызвать тревогу, хотя внешне Юрий был, как всегда, собран и внимателен.

Чтоб восхищаться человеком, нужно немногое: видеть результат его труда, знать о его подвиге. Подвиг Гагарина был столь ошеломляющ, что это уже одно могло вобрать в себя и его личность, и всю предыдущую двадцатисемилетнюю жизнь-. Гагарин получил бесспорное право на восхищение.

Но уважение завоевывается иначе. Оно складывается из уймы дней и множества поступков. Чтобы человека уважать, надо видеть его во всех положениях: и то, как выходит из состояния испуга или слабости, и на что сердится, и от чего быстрее всего устает (кстати, как вспоминал сам Гагарин, уставал он от неподвижности: «Сидеть часами на одном месте не мог»).

Теперь, в воздухе, ему слышался не командный, а по-домашнему успокаивающий, тягучий голос Великанова;

- Начнем тренировку с определения высоты. Сейчас мы находимся на высоте двенадцати метров. Как считаешь: пора выравнивать?

Он рискнул возразить:

- Это высоко.

- А значит, ты чувствуешь, что высоко? Тогда подведи самолет чуть ниже. На семь метров. И производи посадку.

Потом я спрашивала нетерпеливо и Анатолия Васильевича, и Юрия Гундарева:

- Каким он был в эти дни? Неужели не нервничал? Не обмолвился ни разу каким-нибудь досадливым восклицанием? Не чертыхнулся хотя бы!

Тезка отрицательно мотал головой. Среди курсантов не были в моде душевные излияния; они говорили только о необходимом или о второстепенном.

Великанов, обладавший большим психологическим опытом, надолго задумался.

- Разве вот только вечерами... - неуверенно промолвил он.

Вечерами, когда все шли спать, Юрий старался остаться один. Надо же было уяснить себе, как происходят с ним эти ошибки. А понять можно только наедине.

В прозрачной темноте, на пустом поле, где странными птицами виделись безмолвные самолеты, когда даже Жареный бугор стал прохладным и влажным от росы, Юрий тихо, нога за ногу, шел без цели, и его зубы были сжаты. Он обязан побороть в себе это проклятое напряжение, эту скованность мускулов, иначе отодвигалась, рушилась его мечта... Впрочем, нет, он не только мечтал, он хотел стать летчиком... Он хотел этого так же непоколебимо, как четыре года назад во что бы то ни было хотел учиться в техникуме. Ему ведь не перед кем отчитываться: если бы он остался литейщиком, мать была бы вполне довольна.

Задавался ли он сам вопросом, почему ему этого мало? Не размышлял ли в ту светлую ночь на летном поле возле неподвижных самолетов, что ведь можно бы и ему остановиться, смириться с уже достигнутым - и пусть летают другие?

Компанейский парень Юрка Гагарин старался в те вечера остаться один...

Нет, он не был домом с распахнутыми дверями, куда можно было входить каждому. Рискую привести другое сравнение: он напоминал скорее маленькую крепость, ворота которой распахивались часто, но не всегда. Я недаром потом добивалась у всех: не был ли он немного скрытным? Чувствовала, что его характер не так уж прямолинеен, как казалось со стороны. Радостная юношеская улыбка не исчерпывала душевного арсенала Гагарина.

И, чтоб уже перевернуть эту страницу, закончим ее воспоминанием инженера аэроклуба Егорова:

«Раннее утро. В самолете за № 06 сидит Гагарин. Он ждет, когда А.В. Великанов, руководитель полетов, разрешит ему подняться в воздух. «Добро» получено. На сиденье кладут балласт, мешок с песком. Самолет, управляемый Гагариным, выруливает на линию старта. Машина плавно отрывается от земли, поднимается все выше и выше. Еще один курсант пошел в воздух, еще одним летчиком стало больше».

ОРЕНБУРГСКИЕ ЛАНДЫШИ

И вот пришел этот день, когда им, выпускникам аэроклуба, вручили железнодорожные билеты до Оренбурга. Кроме нескольких человек, получивших направление в другое летное училище, все они были тут и заняли чуть не целиком плацкартный загон.

Бывалые путешественники - вроде Юрия Гагарина, который с пятнадцати лет на колесах, да его тезки Юрия Гундарева, побывавшего на действительной службе, - устраивались на полках как полагается: по ходу поезда. Но были и новички, впервые оставлявшие родительский кров. Им не хотелось признаваться, что вокзальный шум и терпкий, специфический запах вагона одурманивали, вызывая попеременно то робость, то бурный прилив надежд. Скорей бы покинуть знакомый город, оторваться от его корней и, как тополиное семечко, полететь по ветру!

Поезд отошел до наступления сумерек. Кончались последние дни сентября, обильного яблоками. Двадцать четвертого им подписали дипломы.

Как и предыдущие свидетельства, которых у Юрия уже накопилось порядочно, и этот диплом казался ему пропуском в очередную перемену. «Самолет - отлично; мотор - отлично; самолетовождение - отлично»... Отличное самолетовождение нелегко ему далось. Он вовсе не ощущал самолет «своим продолжением», как пишут обычно о летчиках. Стальные руки-крылья не были его руками, а пламенный мотор не стучал в ритме сердца.

Вместе со всеми и он пел эту вызывающе-звонкую песню в строю, когда курсанты аэроклуба шли от палаток к столовой, но в воздухе отношения человека и машины усложнялись. Они напоминали скорее единоборство. Самолет послушен человеческой руке, но только если она бестрепетна. «За самолетом надо следить с оба», - говаривал Великанов.

И все-таки самолетовождение у него отличное. Это написано черным по белому. Юрий лежал в затихшем вагоне. Его взгляд встретился с бедовым зрачком Гундарева. Тот свешивал черноволосую голову с верхней полки. А на соседних полках уже спят...

- Едем? - прошелестел одними губами Гагарин.

- Едем! - так же беззвучно отозвался второй Юрий. Они понимали без слов: мечты начинают сбываться!