Лидия Обухова - Любимец века. Гагарин

Немногословный Мартьянов замечал все, хотя и не хвалил за рвение; ему казалось естественным, что для будущего летчика нет ничего важнее неба...

Не верьте тому, что великие события происходят в обыденные дни! Счастливые дни, особенные от восхода и до заката. Они преображены нашим ускоренным сердцебиением. А что значит, когда шибче бьется сердце? Это означает, что быстрее крутится весь земной шар.

И такой день выпал Юрию Гагарину в поле, под Саратовом, вблизи выжженного солнцем бугра и на виду у разметавшейся Волги, словно она была великаншей и вот устала от жарких полдней и упала навзничь с веселым смехом посреди трав и лесов.

Впервые оторвавшись от земли - уже в одиночку, а не с инструктором, - сменив свой извечный человеческий горизонтальный путь на внезапный птичий, вертикальный, Гагарин ощутил захвативший его целиком восторг. Несмотря на всю свою собранность и внимание, он жил несколько секунд как во сне.

О, эти первые сотни метров, такие же удивительные, как впоследствии его рывок в космос! С лихвой окупились долгие зимние вечера в аэроклубе, когда он терпеливо повторял про себя правила самолетовождения, чертил схемы крыла, подходил к мотору - настоящему авиационному мотору, но только водруженному на стол в учебной комнате, - или же в кабине тренажера десятки раз переживал миг взлета как бы вчерне, в воображении; ручку потянуть на себя, нос самолета приподымется, отрываясь от взлетной полосы...

И все-таки именно к исходу этих фантастически прекрасных шести минут Юрия подстерегала столь крупная неудача, что она чуть было не изменила весь его дальнейший жизненный путь. (Основываюсь на рассказе очевидца. Хотя другие готовы опровергать его. Согласимся на том, что это одна из версий.)

Но сперва придется отступить несколько назад в Юриной биографии и одновременно забежать немного вперед в моих собственных впечатлениях.

Я стою на балконе восьмого этажа гостиничного номера в Саратове и жду летчика Гундарева. Сверху люди несколько коротковаты; они катятся будто резиновые игрушки на роликах. Ловлю себя на том, что высматриваю все еще курсанта аэроклуба; может быть, он вон в той полосатой майке?.. Но время прошло, время ведь идет так быстро, и надо, вероятно, останавливать взгляд на макушках, тронутых плешинкой...

И все-таки я великолепно ошиблась! Вошел человек молодой, с гладкой осмугленной кожей, черноволосый, легкий на ногу, в голубой рубашке с накладными погончиками и с темно-зелеными шальными, смеющимися глазами. Совсем немного нужно было, чтобы протянуть ниточку от него, сегодняшнего летчика, налетавшего девять тысяч часов («Сколько это в километрах?» - «А вы помножьте»), до былого курсанта, впрочем, и тогда отличавшегося от остальных своими знаниями: он уже отслужил в летной части, и когда другие начинали с азов, вполне прилично держался в воздухе.

Он, так же как и Гагарин, опоздал к аэродромной практике: один защищал диплом в техникуме, другой кончал вечернюю школу и работал на заводе. Но путь Гундарева был выбран, завод - лишь перевалочный пункт - он поедет в летную школу! Что о том же мечтает тезка Юра Гагарин, он, естественно, не знал. Он вообще его тогда не знал, кроме как в лицо: теоретические занятия новичков Гундарев посещал редко, он налегал на десятилетку; без среднего образования в летную школу не примут.

В аэроклубе его назначили старшим группы. Это был лихой и не всегда выдержанный человек: сила и озорство кипели в нем, как в котле, вперемешку. Однако на Гагарина он «положил глаз» безошибочно. И, пользуясь своей властью - пользуясь ею опять же с обычным шутливым и откровенным удовольствием, - собрал парней на лужайке, а Гагарину сказал: «Ты будешь комсоргом».

Тот не стал спорить: «Да я, да у меня...» Ответил: «Хорошо». - «А раз так, - сказал Гундарев, - то и веди собрание».

Собственно, и комсорг и собрание были «дикими»: официально в райкоме такой организации не значилось. Курсанты состояли на учете при своих заводах, в своих школах; туда платили взносы, там получали поручения и нахлобучки. Но, коль скоро собралось шестьдесят парней, шестьдесят комсомольцев, нужно было ввести какой-то порядок. Так Юрий стал комсоргом.

Летать они начинали очень рано: в пять утра, а иногда и в четыре. Засыпали и просыпались все в разное время. В восемь вечера, когда летом, в июле, солнце еще светит вовсю, часть палаток затихала: молодые не знают бессонницы, сон одолевает их одинаково и при луне, и при солнце.

Но два Юрия - старший группы и комсорг - позволяли себе задерживаться после отбоя, они забирались в беседку и говорили о будущем. Оба хотели стать летчиками-испытателями. Путь лежал через Оренбургское летное училище. Вот они и раздумывали, как окончат аэроклуб здесь, как выдержат экзамены там...

Курсанты перебазировались на аэродром в двадцатых числах июня. Гагарин задержался в городе не по своей вине, его не отпускал техникум: там настаивали, чтоб он ехал на место своей будущей работы не мешкая. Только через военкомат удалось вырваться и Юрию. Но его товарищи уже начали летать. Каждый день полетов стоил больше, чем месяц подготовки в учебной комнате. Поэтому, все зная в теории, отставший Юрий никак поначалу не мог освоить посадку. Дело повернулось так скверно, что и командир звена Герой Советского Союза Сергей Иванович Сафронов, и сам командир Анатолий Васильевич Великанов, тоже бывший боевой летчик, пришли к негласному мнению отчислить Гагарина. Времени для отдельных занятий с ним просто не было. Правда, это не было еще скреплено рукой начальника аэроклуба Денисенко, хотя шло к тому.

И тут как не вспомнить добрым словом начальника летной части Константина Филимоновича Пучика.

Вот что я знаю со слов Великанова об их разговоре. Но несколько строк о самом Анатолии Васильевиче Великанове. Когда я встретилась с ним, он выглядел удивительно штатски: пиджачок, очки, тихий, несколько тягучий голос.

Сергей Иванович Сафронов в тот день водил меня по пустым классам аэроклуба ДОСААФ. Я уже почти все знала о его громком и славном военном прошлом, о шестнадцати сбитых самолетах, об именном самолете, подаренном колхозниками села Богаевка. («Я сбил на нем шесть вражеских машин, другие ребята тоже; всего восемьдесят. Так что оправдали колхозный подарок! А один из них я сбил на глазах маршала Жукова и того старика, который передавал нам эти самолеты...»)

Возле одного класса Сафронов послал за кем-то, чтоб дверь отомкнули, мы вошли, а на краешек скамьи присел с ключами незнакомый мне человек. Он слушал молча, но с живейшим интересом, глаза его взблескивали под очками.

- Да вот Анатолий Васильевич это тоже знает, - адресовался к нему Сафронов. - Сам был летчик виртуозный! Помнишь, Анатолий Васильевич?