Михаил Барклай-де-Толли - Изображение военных действий 1812 года

«Порядок и связь, приличные благоустроенному войску, – писал князь Багратион, – требуют всегда единоначалия; еще более теперь, когда дело идет о спасении Отечества. Я ни в какую меру не отклонюсь от точного повиновения тому, кому благоугодно будет подчинить меня.

Я принял смелость, из особенной преданности моей к Отечеству и благотворительным ко мне милостям вашего императорского величества, удостоверить сим, что никакая личность в настоящем времени не будет стеснять меня, но польза общая, благо Отечества и слава царства Вашего будут неизменным законом к слепому повиновению». Император Александр особенными рескриптами благодарил обоих полководцев и между прочим писал Барклаю: «Я весьма обрадовался, услышав о добром согласии вашем с князем Багратионом.

Вы сами чувствуете всю важность настоящего времени и что всякая личность должна быть устранена, когда дело идет о спасении Отечества». На другой день после свидания главнокомандующих прибыла к Смоленску 2-я армия, сделав в семь недель 750 верст.

Первая армия прошла в это время 500 верст. Во власть неприятеля предоставлены были губернии: Курляндская, Виленская, Гродненская, Витебская, Могилевская, Минская, часть Смоленской и Белостокская область; уступка огромная, но зато соединенная сила наших 1-й и 2-й армий представляла собой войско бодрое, оплот надежный, чрез который враг не мог пробиться к сердцу России.

Соединение обеих армий, удовлетворявшее, наконец, общему всех желанию дать решительную битву неприятелю, соединение это, уравновешивая, некоторым образом, силы воюющих сторон на главном театре войны, тем более порадовало Россию, что уже начинали терять всякую к тому надежду. Заняв, с начала похода, центральное положение между Барклаем и Багратионом, Наполеон угрожал отделить их, если не совсем, то, по крайней мере, надолго, одного от другого.

День 22 июля представил для войск 1-й и 2-й армий тройное торжество. Это был день их соединения, день тезоименитства императрицы Марии Федоровны, и день, в который Барклай де Толли получил и повестил войскам радостное известие о победе, одержанной Тормасовым, 15 июля, при Кобрине.

Ровно в полдень, после благодарственного молебствия, пушечные выстрелы и крики «ура!» огласили русский лагерь под Смоленском, и целый день не умолкали песни и музыка. Глядя на бодрое, веселящееся войско, можно было думать, что то были люди, перешедшие обширное пространство от Немана до Днепра, не отступая, а торжествуя.

Сверх соединения с армией Багратиона, прибытие 1-й нашей армии к Смоленску замечательно еще по другому обстоятельству: по началу народной войны в России. Еще прежде прихода Барклая к этому древнему городу, дворянство тамошнее и всей губернии, видя более и более приближающегося неприятеля, несколько раз просило Барклая де Толли не скрывать от него настоящего положения дел.

Сначала главнокомандующий находил необходимым таить истину, но, приехав в Смоленск и лично убедившись, что большая часть жителей не столько поражены страхом, сколько исполнены желанием содействовать армиям в нанесении всевозможного вреда неприятелю, пригласил к вооружению все сословия жителей.

«Да присоединятся сии верные сыны России к войскам нашим, для защиты своей собственности, – писал Барклай к смоленскому губернатору. – Именем Отечества просите обывателей всех близких к неприятелю мест вооруженной рукой нападать на уединенные части неприятельских войск, где их увидят.

К сему же я пригласил особым отзывом россиян, обитающих в местах, французами занятых, дабы ни один неприятельский ратник не скрылся от мщения нашего, за причиненные Вере и Отечеству обиды, и когда армия их поражена будет нашими войсками, тогда бы бегущих неприятелей повсюду встречали погибель и смерть из рук обывательских. Восставшие для защиты Отечества граждане вспомогать будут усилиям братьев и соотечественников своих, которые на поле брани за них жертвуют жизнью.

Нашествие вероломных французов отражено будет россиянами, равно как предки их в древние времена восторжествовали над самим Мамаем, смирили гордость завоевателей, а за вероломство наказали и истребили коварных соседов. Смоляне всегда были храбры и тверды в Вере. Я надеюсь на их усердие». «Внушите жителям, – тогда же писал Барклай Платову, – что теперь дело идет об Отечестве, о Божьем Законе, о собственном имении, о спасении жен и детей».

В одно время с воззванием к cмолянам, Барклай де Толли велел построить мосты через Днепр, в тылу армии, на большой Московской дороге, у деревни Соловьевой. Работы шли день и ночь, с величайшей поспешностью, и тысячи народа, из занятого неприятелем края, переходили по мостам, ища крова и безопасности в тех губерниях, которых еще не коснулось вражеское нашествие. «Неужели и войска пойдут по этим мостам, продолжая отступать еще далее, – спрашивали жители, – неужели сдадут и Смоленск, как сдали Вильну и Витебск?» Мысль о дальнейшем отступлении страшила и народ, и войско.

Положение Барклая де Толли было в высшей степени неприятно. С одной стороны, побуждаясь необходимостью уклоняться от неравного боя, постоянным отступлением навлекал он на себя упреки армии и целой России, приписывавших ему бедствия Отечества. Даже старейшие генералы разделяли общее неудовольствие, видя, что неприятель, не встречая препятствий, с каждым днем более и более подается вперед.

С другой стороны, самое соединение обеих армий, составлявшее цель общих желаний и столько необходимое, имело для Барклая свои невыгоды: на одном пункте и в одно время явились два главнокомандующие, равные в своих правах, равно облеченные властью, равно разрешенные располагать действиями войск, им вверенных.

Пока армии находились отдельно, Барклай де Толли, уполномоченный направлять войска по обстоятельствам и своему усмотрению, в случаях особенной важности, по званию своему военного министра, объявлял князю Багратиону повеления от высочайшего имени, но, с соединением обеих армий, эта мера становилась уже неудобною.

Надлежало советоваться и иногда уступать против собственного мнения. Правда, что Багратион добровольно подчинил себя своему товарищу, но это то самое добровольное подчинение и стесняло Барклая, имевшего на своей стороне ту невыгоду, что он, занимая по своему положению первое место в армиях, нес на себе все бремя ответственности. Прибавим к этому, что общее мнение преобладало у нас в пользу князя Багратиона, стяжавшего громкую известность еще под начальством Суворова, в Италии и Швейцарии, и имевшего дар одушевлять войско одним своим появлением.

Барклай де Толли, при всех своих высоких достоинствах, не пользовался в такой же степени общим расположением, будучи вполне и по справедливости ценим едва ли не одним лицом во всей России: императором Александром, поручившим ему судьбу своей армии и государства.