Вильгельм Йонен - Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика

Вот так закончилась история Петера Сподена. Мы смеялись до колик в животе, а байка о приземлении Петера облетела все крыло ночных истребителей.

Глава 12

Воздушный акробат

Вскоре после этого случая Петер Споден и лейтенант Книлинг оказались в госпитале Пархима. Оба были ранены в ночном бою. Как-то воскресным утром я навестил их. Главврач совершал обход в это время, и мне пришлось немного подождать. Непривычно мирная атмосфера госпиталя навеяла на меня задумчивость, и я смотрел в окно на голубое небо. Контраст между дневным и ночным небом фантастичен. Всего двенадцать часов назад я поджаривался в аду над Берлином. Двенадцать сотен бомбардировщиков союзников набрасывались на столицу непрерывными волнами, подпитывая горящим фосфором едва потушенные пожары смертельно раненного города. В ту ночь с 15 на 16 февраля 1944 года я сбил своих тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого противников.

Но что означали эти полтора десятка сбитых четырехмоторных бомбардировщиков? Всего лишь личный успех. С разрушением Берлина начался кризис диктаторского нацистского режима, ибо круглосуточные бомбардировки измучили гражданское население, Сомневаться начали даже те, кто твердо верил в победу. Какой контраст между событиями прошедшей ночи и миром, царящим здесь, в Пархиме. Пациенты читали в газетах отчеты об ужасающих налетах на Берлин, но могли ли они представить себе масштаб разрушений? Я сам не мог осознать это, но понимал, что похвальное личное достижение — всего лишь эпизод в тщетной борьбе за выживание отечества.

Мои раздумья прервала медсестра, с улыбкой сообщившая, что я могу повидать друзей. Книлинг, бледный и ко всему безразличный, лежал в постели. Бедняга получил пулю в бедро. Собрав последние силы, он сумел приземлиться и тут же потерял сознание от потери крови. Теперь он уже выздоравливал. Несокрушимый Споден расплылся в улыбке. Он хотел поскорее выбраться из госпиталя и снова летать, но хирург заявил, что его признают негодным к полетам. Петер подмигнул мне, услышав это. Как только мы остались одни, он соскочил с койки и притащил бутылку коньяка, которую припрятал в шкафчике его ординарец.

— Прозит! Скоро встретимся в эскадрилье! Когда я отсюда выберусь, ты узнаешь, на что способны врачи. Неужели ты думаешь, что я стану отсиживаться на земле, пока продолжается эта заваруха?

Я обещал Сподену, что захвачу его в полет, как только представится возможность, и дам ему порулить над Данией.

Обещание это я скоро выполнил. На следующий день после того, как радостный Петер явился из госпиталя, я взял его в полет, одолжив для этой цели старый двухместный «Фок-ке-Вульф-184». Бринос полетел радистом, а Петера мы засунули в багажный отсек. Во избежание возможных опасностей мы пронеслись на бреющем полете над самой поверхностью озера Шверин, Балтикой и проливом Малый Бельт до датского аэродрома Ольборг.

Дания, несмотря на пять военных лет, все еще была страной изобилия, так что нам не повредило бы пополнить личные запасы. В 12.50 мы приземлились в Ольборге. Бринос понес наши документы коменданту и вернулся сияющий, с бумажником, набитым так необходимыми кронами. В приподнятом настроении мы отправились в «опеле» в город, заглянули в прелестное маленькое кафе и заказали пирожные с кремом. Мы давно не ели ничего подобного и, чтобы не расстроить желудки, залили сладости большим количеством коньяка.

За соседним столиком сидели две хорошенькие девушки. Наш отличный аппетит явно забавлял их. Они казались вполне дружелюбными, и Петер пошел в атаку. Кто бросил бы в него камень? Обе девушки вскоре весело чирикали за нашим столиком, и мы договорились прошвырнуться вечерком по танцзалам и барам. Петер так хорошо себя чувствовал, что с удовольствием остался бы в Ольборге на несколько дней. На следующее утро за завтраком, страдая от похмелья, мы обнаружили, что не купили ничего для пополнения личных запасов в Пархиме. Бринос подсчитал наши общие богатства. Крон осталось еще достаточно, и, вооруженные двумя вещмешками, мы посетили магазины. Через два часа мешки были набиты ветчиной, беконом, шоколадом, кофе, шнапсом, сигаретами и джемом.

Все деньги потратить нам не удалось. Что же делать? Мы уселись в «опель» и покатили на аэродром. Войдя в столовую, мы сразу увидели свисавший с потолка огромный окорок. Петер подлетел к бармену и спросил, сколько стоит «эта медвежья задница». Бармен выпучил глаза, не поверив, что мы хотим купить весь окорок, весивший не меньше пятидесяти килограммов. Бринос вывалил на стол наши последние кроны, и нам не помешали унести добычу. Только куда девать все покупки? В милом старом «фокке-вульфе» едва хватало места для трех человек, и еще два вещмешка с продуктами в него не помещались. Однако надо было искать какой-то выход из создавшегося положения. В 18.00, когда мы взлетели, Петер лежал в багажном отделении, обнимая бутылку коньяка и «медвежью задницу». Парашют он надеть не смог: не было места.

— А зачем? — вопрошал Петер. — Если мы свалимся в воду, окорок всплывет, а уж я его не выпущу.

В 20.00 мы приземлились с нашими бесценными съестными припасами в Пархиме. Нас встретили с таким энтузиазмом, будто мы были крысоловами. Конечно! Где окорок, там всегда крысы!

Несколько дней спустя Петер явился вечером на командный пункт и попросил разрешение на вылет. Командир отрицательно покачал головой, и Петер смиренно ретировался. В 21.00 объявили боевую готовность, и через несколько минут все истребители уже были в воздухе. Правда, выруливая на взлетную полосу, я заметил Петера и его радиста, болтающихся у самолетов. Я не заподозрил ничего плохого и спокойно взлетел. Только взяв курс на Берлин, я вдруг подумал: интересно, а вдруг Петер решил действовать на свой страх и риск. Он еще не годен к полетам; если командир сказал «нет», значит, нет. Погода в тот день благоприятствовала британцам. Но и обороняться в ясную погоду легче. Еще на подступах к городу бомбардировщики сыпались на землю, как перезревшие фрукты. Над Берлином оборона была мощнее, и из 800 британских бомбардировщиков 120 в ту ночь не вернулись домой. Изрядно вспотевший за три часа полета, я пронесся над родным аэродромом, помахав крыльями — знак победы. Возбуждение, царившее в штабе, было близко к ликованию. Все экипажи доложили о победах, потерь не было.

Вдруг диспетчер выкрикнул, не знает ли кто-нибудь новости о невернувшемся C9-HN. Никто ничего не знал. Этот самолет принадлежал моей эскадрилье и числился в резерве. Я вызвал старшего техника и спросил, в чем дело. Оказалось, что в резервном самолете минут через двадцать после всех взлетел Споден. Ну и сюрприз! Командир пришел в ярость. Включили разведаппаратуру, и через полчаса стало ясно, что Споден нигде не приземлялся. В воздухе он также не мог быть, поскольку горючего у него хватало на три с половиной часа. Гнев командира испарился: он всегда симпатизировал Петеру.